мог на запасах подкожного жира въехать даже в бриллиантовую страну Гренландию, хватило бы на полгода автономного существования. Беда была в том, что он как раз жить не мог без священного чего-нибудь. Я его мог бы понять — у самого прабабка в лесах из березовой веры в рябиновую перекидывалась, — но уж очень восторжен был мой приятель. В последние месяцы только и разговоров было у него, что про какого-то чудо-доктора Леопольда, который-де может его избавить от мистической аллергии. Мол, целит он без таблеток и шарлатанства, почти одним приятным разговором, и так тонко дает понять духовную природу недуга, что отекам и сыпи ничего не останется, как отступиться… Чихая, Вашкаштра взахлеб пояснял: священный подсолнух он еще выносить не может, это в следующем сезоне, но что касается ягуара — о!!! Я бы, в общем, порадовался за беднягу. Но он стал мне этого доктора усиленно рекомендовать. И познакомил нас в конце концов, хоть я об этом и не просил. Доктор вынырнул из каменного чана с парной минеральной водой в клубе «Соланика» и развернул передо мной все побрякушечные приемы людоведа. Пока Йош то ли по деликатности, то ли предусмотрительно хлюпал в бассейне вместе с прочими «корешками», чудо-лекарь Леопольд Гнездович разоблачил меня как приезжего (по светлым корням волос, так он сказал), обратил мое внимание на отсутствие телесной гармонии, будучи сам изрядно брюхат… и так далее. При этом он постоянно напоминал, что не консультирует и что все его советы в данный момент абсолютно бесплатны. Так что мне остро захотелось ему уплатить, чтобы он уже почувствовал себя консультирующим и умолк. Заткнуть ему рот было нечем (я сам сидел нагишом в каменной чаше), удовольствие от купания сошло на нет; я полез вон, обернувшись к нему самой негармоничной частью своего прекрасного тела, — у меня там было светлое пятно с заходом на поясницу, след от Дракона, цветной татуировки в пять мегабайт. Картинку пришлось свести уже на службе у Декана, воспоминание не из приятных, но другого отсутствия гармонии я за собой, ей-богу, не знал. А доктор хитро щурился мне вслед, примечал, сканировал.
Йоша я, конечно, не утопил, как хотелось, сразу. Потому что уже через минуту, когда доктор исчез в испарениях целебной воды, сообразил, что такие выпады абсолютно не в манере Декана. На всякий случай дома еще раз тщательно проверил все, что мне успели прислать мелогвисты. Сделал десять поисков по разным параметрам (в том числе по бороде, черной бороде, Леопольду и бане), два комбинированных — убил несколько драгоценных ночей. Ничего не нашел. Матрицы, конечно, не молчали — этого не бывает, но индекс связности стабильно был меньше пяти.
Поэтому в следующий раз, когда толстячок в белом возник из-за спины счастливого Вашкашгры, я был гораздо терпимее. Мало ли что? Надо же ему практику расширять. Он ни разу так и не смог попасть, что называется, в точку: на его провокации я отвечал в своем лучшем стиле — парадоксами. Теперь уже и не помню, как всплыла в нашем многоборье та тема… мы, видно, болтали о книгах вообще. Или об истории? С доктором приходилось держать ухо востро, он даже из пятен томатного соуса на салфетке, которой я вытирал губы, умудрялся делать какие-то далеко идущие выводы. Однако же было ли это на фоне совокупляющихся жриц-черепах в аквариуме Храма Вечности (восторженный Йош маячил поблизости), то ли на базаре — посреди маринованных ростков и алой фасоли… слово вылетело, а я поймал, будучи на сто процентов уверен в том, что доктор — не зацепка.
Я должен был заехать к нему за книгой, которую он всячески мне накануне рекомендовал, и потому- то спешил, оставив прекрасную чужеземку в «Нопаль Виц». Она, ей-богу, была реальнее любого из чудес, и я, принимая холодный артезианский душ в бывшей фотомастерской, пламенно и со старанием просчитывал орбиту вблизи этой славной Новой звезды. Сколько она тут пробудет? Неделю или две… время есть. Если только она не глупа и не вздумает в самом деле пропадать на фестивальных толкучках. Но на дуру не похожа и на дурочку — тоже. Плохо будет, если окажется синий чулок, феминистка или того хуже — лесбиянка. Нет, я в принципе не готов отстреливать последние два типа существ… но то в принципе. В теории. А на практике, когда распустишься весь перед нею, а она высматривает в толпе юниц с голодными глазами… тьфу, крокодил!
И все-таки звезда была пока отдалена, а встреча назначена. Я бы, в сущности, и не пошел туда… что мне эти докторовы читанки… однако пакаль советовал — идти. И я послушно шмыгнул под безумным прессом Солнца, втиснулся в скользкое кожаное сиденье «сюизы», скользкими пальцами повернул ключ, скользкой ступней выжал сцепление… поехал, одним словом, в самый пекельный предвечерний час на окраину, в подпольный кабинет.
Место и в самом деле было подпольное. В подвале дома в тольтекской слободе. Сверху — восемь метров кладки из дикого камня, каждой каменюкой можно убить богатыря. Окна — щелями, под самой деревянной крышей, да кое-где между камнями просвет. И под землю это чудо фортификации уходило на добрых два метра, освещаясь дневным сиянием через полукруглые проемы на уровне почвы. Зато у доктора было прохладно без всяких кондиционеров. Гнездович вздумал было поить меня гуаюсой,[8] но я отказался. Не тот был тип доктор, чтобы с ним разделять питье большой дружбы. Я приложил все старания, чтобы поскорее отделаться и домой — отсыпаться за вчера, и позавчера, и сегодня… В конце концов обошлось созерцанием довольно китчевой коллекции узелковых писем (висели они повсюду, как дешевое макраме у моей бабушки, только макраме было невинное, а письма, хоть доктор об этом и не догадывался, полны ужасных проклятий, семиэтажной матерщины во всех богов и Великую Змеиную Мать, и самым ходовым было выражение «спустить шкуру от макушки до задницы»…) Книга, которую Гнездович мне подал с многозначительным видом, оказалась в самодельном картонном переплете, перехваченная резинками. Я поблагодарил отрывисто и сбежал как можно скорее. У меня еще оставалось два часа до захода Солнца.
И эти два часа (не считая обратной дороги из слободы в Кухум Виц) я удачно проспал. Никто меня не тревожил, даже мадам Квиах не шастала туда-сюда со своими уникальными фотоснимками на стекле. Проснулся другим человеком. Который знать не знал ничего ни о каких Перьях (и вообще во всю эту чушь не верил), и которого ждала ночь развлечений в компании прекрасной дамы. Как сказал об этом Чатегуатеквокотетл…
В «Нопале» я поднялся на сорок третий этаж, окунулся в сильно кондиционированный воздух с запахом луны (в холле красовался неизменный кактус в цвету, бедная чужестранка…) Дверей запирать она не была приучена (что меня совсем не удивило, запорных культур теперь раз-два и обчелся, но здесь — запирают). Так вот, я и вошел, и в спальне уселся тихонько в кресло. Должен признаться, ничего особого не увидел — чудесного медного оттенка рыжина, плечо, правая нога… прочее было укутано в гостиничную льняную простыню с кружавчиками. Наверное, она и не спала вовсе, потому что очень скоро сбилось дыхание, она зашевелилась и повернула голову. Посмотрела на меня, что-то пробормотала и очнулась окончательно. Не похоже было, чтобы она была мне рада.
— Ты что здесь делаешь?
— Это я, Тарпанов Артем, «Кетцаль», — на всякий случай, вдруг не запомнила в лицо, бывают такие — забывчивые.
— Вижу, вижу, — она поморщилась, — но с какой стати?
— У ложа прекрасной дамы, отгоняя демонов ночи… Ведь ночь-то уже наступила.
— Ну, и что? A-а… да-да. И давно ты тут?
— Две минуты. Невинные две минуты.
— Однако, местные обычаи… Что, в следующий раз найду тебя рядом с собой?
— Si Dios quiere…[9]
Она уже поднялась с постели, что меня восхитило — без жеманства, не волоча за собой простынные бастионы, и я увидел прекрасного тела и дорогущего белья ровно столько, сколько можно было увидеть за пятнадцать секунд ее следования в ванную. Оттуда она отозвалась:
— Что? Ты говоришь по-испански?
— Нет! Это так, просто… навеяло, — и в самом деле, хотя она совсем не связывалась у меня с Иберией, однако же — «Эль Хирасоль»… и то, что послышалось невнятно, когда она просыпалась, — как будто кастильская речь. — А ты?
Ответа не было. Зашумела вода. Потом она показалась, обернутая в индейскую циновку.
— Так все же — что ты тут делаешь?
— Как не едят цветы — тобой любуюсь… Кто-то должен быть твоим проводником, помощником и
