она в досаде на себя.
На сей раз перестановки дали слово «Кахамарка». Это могло означать либо известный в городе ресторан южной кухни, либо… Либо собственно Кахамарку, то есть — собирайся, Тарпанов, и вперед, через экватор, в бывшую столицу инков… Я покатал в уме эту возможность — нет, не сейчас… Неизвестно, сколько я там проторчу. А Катерина уедет через неделю, много — через десять дней. Если я, конечно, не последний дурень и она меня не разыгрывает со своей этой комедией ошибок.
Таким образом, я решил загадку в пользу южной кухни. Но между мною и супом из акульих плавников в тот день еще были: совещание у Кочета (мелкая злоба дня, жалоба Квиах на то, что кто-то рылся в ее столе, трепетная, удивительно благоглупая речь редактора об Уважаемой Гостье и т. д.), затем я бездумно накропал обзор происшествий на автодорогах побережья — мартиролог на двадцать персон из лицедейской братии, мораль — не хрен ездить по горным трассам в обкуренном благодушии, как раз отрастишь зефирные крылышки… Потом сочинил три письма в редакцию, одно — от лица сексуально озабоченного подростка-эмигранта, и подкинул их Куц-Тхапан. Через полчаса она оповестила всю редакцию счастливым визгом и принесла мне же — похвалиться «этой грязной, гнусной провокацией». За следующий номер «Кетцаля» можно теперь было не волноваться. Я уже успел сходить к верстальщикам, посмотреть макет «Плясок скелетов», как всегда слишком эстетский относительно моего текста, но бороться с магистром Пудниексом бесполезно, у него три оксфордских диплома… Вернулся — под кактусом вдохновенно спорили и возмущались. Куц-Тхапан восклицала: «Пубертатная обсессия! Очевидный шок! Сексуальные игры матери!», и кто-то весьма здраво ей возражал (по-моему, Митлантекутли, водитель Кочета) — «приставить бы их всех… пусть станки двигают, или электричество вырабатывать, раз уж рукам покоя нету…» Хороший человек Митлан, зрит в корень. Не забыть подкинуть потом номер Катерине, как-никак ей обязан, ее и только ее имел в виду… увы, лишь мысленно…
Трудоголиков у нас в редакции нет. На местах бывают в основном в предвечерние и предутренние часы — перед отправкой в ночь развлечений и после, нагруженные впечатлениями. Так что жить можно.
Вечерние Декановы новости я обрабатывать не стал, с ума они там посходили, что ли? Спровадил тех, от кого можно было ожидать приставаний по работе, а от Кочета с его сиропом смазанной подозрительностью заперся у себя в каморке. Посидел, задрав ноги на столик, — из всех медитативных поз эту почитаю наилучшей. Привел себя в надлежаще небрежный вид и…
И кого же я встретил, расположившись в красно-коричневом, с золотыми камышовыми плетенками на полу и стенах, в славном уютном малом зале «Кахамарки»? Не то чтобы под ложечкой засосало, но непринужденно наслаждаться пищей я уже не мог, завидев обтянутую лимонно-желтым пиджачком пухлую спину и черную волосатость д-ра Гнездовича. Доктор был в чисто мужской компании — напротив сидел тощий, в белом полотняном костюме мешком, старец, а по левую руку от старца помещался очень колоритный индеец. Не майя, те разнежены и утончены цивилизацией, а из лесовиков, наверное. Они сидели в стороне, меня отчасти прикрывал аквариум с золотыми рыбками. Я старался не пялиться, чтобы не накликать доктора на свою голову. Тем не менее исподтишка наблюдал за ними — развлекался на свой лад, раз уж не вышло просто посидеть в свое удовольствие. Доктор, как и следовало ожидать, жевал и говорил одновременно, против всякой врачебной науки. Старец вкушал амарантовые лепешки и запивал горной водой со льдом. Индеец ел вегетарианскую пищу, и я заметил, как он чуть не вытер пальцы о шорты. Это его смутило. Он вообще-то вел себя прилично, только взглядом все время рыскал по сторонам. Тут уже нужно было мне следить за собой; и все-таки не успел отвести глаза, задержка была всего с секунду, не более. Раз, два, выдох — и уже боковым зрением я отметил, как «вождь», помедлив, что-то говорит старцу. Я расслабил мышцы, собрался, снова расслабился — нормально, сижу себе, доедаю свинину «лима»…
— Это вам просили передать.
Я посмотрел на подавальщика — парень еле заметно ухмылялся. Он держал блюдо нарезки из сырого тунца. Тут уж я дал волю мимике. Кто? Что такое? Откуда?
— Вон те господа…
Ага! Гнездович, широко улыбаясь, помахал мне призывно ручкой. Я прибегнул к уклончивым жестам и остался на месте. Пару минут спустя они были все у меня. Доктор, любезно усмехаясь, предводительстовал. Старец скромно сел на отодвинутое для него Гнездовичем кресло, а «вождь» промедлил и сел справа от меня только после едва заметного кивка старца.
— Вы уж простите, — заструился Гнездович, — но у меня собралась хорошая компания, почему бы и не познакомиться? Господа, это вот Артемий Тарпанов, э… работник масс-медиа.
— Журналист, — с достоинством поправил я. — Хроника происшествий и обзор самоубийств.
— Да, мы тут перенасыщены, — небрежно отозвался доктор. — А вам, Артем, позвольте представить: кардинал Очеретти… доктор Тукупи.
Кардинал? Я вежливо выразил удивление по поводу гражданского костюма.
— Юноша, видимо, далек от религии, — кардинал говорил тихо, невыразительным глухим голосом, как в подушку. — Он видел нас только в исторических боевиках…
— Римская церковь четверть века назад упростила церемониал, — сказал Гнездович.
— Мы носим Господа в сердце своем, а не на раменах…
— Прошу прощения, Ваше высокопре…
— Джиованни, сын мой, меня зовут Джиованни Марко Лука Маттео, но вы можете называть меня Джио…
— Джио представляет Святой Престол в Перу. Приехал навестить меня в нашем языческом раю, хе- хе.
Очеретти наклонил лысую, с пухом над ушами, голову и налил себе горной воды. Доктор Тукупи сидел на своем месте, вытянувшись в струнку, и даже по сторонам не зыркал. Видно, он благоговел перед святым отцом, и вообще его слово было в собрании последнее.
— Доктор Тукупи — антрополог. Он получил степень за уникальный опыт выживания в джунглях.
Я посмотрел на доктора с сочувствием. Он на меня — пристально.
— Да! — сказал он с ударением. — Семнадцать лет в сельве! Я вам покажу фотокарточки! Вы ахнете!
— Да зачем же… я и так уже… впечатлен. Очень приятно… Вы там заблудились?
— Я там жил! С женой и двумя дочерьми! Я там…
— Селиван, дружище… молодой человек ничего дурного не хотел тебе сказать.
— В самом деле, э… доктор. Я страшно далек от науки, это чистая правда. Я даже думал, что вы — пациенты господина Гнездовича, и никак не предполагал… Надо же, как мне нынче повезло — святой отец, антрополог… Чувствую себя даже не в своей тарелке. Приятное знакомство… Но позвольте откланяться?
— Нет, — небрежно вскинул руку с вилкой Гнездович. — То есть как откланяться? С какой стати? А тунец?
— Я не ем сырого тунца.
— Напрасно! Ну так мы едим. Кушайте, Джио. Ешь, Селиван. Тебе после лесной пищи это хорошо пойдет.
Очеретти тонко улыбнулся, но есть не стал. Селиван Тукупи послушался.
— Мы как раз отмечали докторскую степень Селивана, — пояснил Гнездович. — Он защитился в Куско, но я его упросил приехать. Селиван, а как Сарита?
— Жива, — буркнул «вождь».
— А девочки? Знаете, Артем, они с Сарой произвели там на свет двух таких чудных малышечек, сколько им сейчас?
— Шестнадцать. И пятнадцать, — и доктор непроизвольно зыркнул вправо-влево, но теперь меня не смущал его прострельный взгляд. Семнадцать лет в сельве — чего уж тут непонятного!
— Помнится, Вирсавия была такая пухленькая в детстве, такая маципусечка…
— Беременна, — мрачно доложил папочка Селиван.
