«Мне стыдно, Равви». Иисус посмотрел на него снизу вверх, и взгляд его был долгим. Но на этот раз Он сказал вслух: «Пусть все запомнят, что я уже простил тебя».
Дядя Митя изобразил своего Призрака: «Истинно так. Истинно так сказал Равви на той вечеринке».
Я давно хотел спросить, а что значит «Равви»? И дядя Митя мне объяснил:
— «Равви» для древнего еврея — это Большой Учитель, понимаешь, самый большой.
Я тут же подумал, что и у нас тоже есть самый большой Учитель. Но перебивать дядю Митю не стал.
— …Молча все сели за стол. Иисус указал каждому его место. И опять новость! Иуда обычно садился рядом с Иисусом. А тут по указке занял место с краю. Всем хотелось быть ближе к Учителю, чтобы расслышать каждое слово. Обычно ведь Иисус говорил очень тихо. Прочитали молитву: «Отче наш, иже еси…» Ну, и так далее. Иисус велел разлить вино. Сам разломил хлеб и дал каждому с присказкой: «Ядите! Это тело мое. Пейте! Это кровь моя».
— Прямо так и сказал? — дрожа спросил я.
— Прямо так и сказал, — ответил дядя Митя. — Потом он посмотрел на Иуду и прошептал одними губами: «Время. Иди, и делай свое дело…» Он сидел как вкопанный, — подхватил Призрак. — Дядя Митя снова уткнулся в свои листочки. — …И вдруг какая-то сила подняла его и выбросила во двор.
Солнце еще не зашло и багровым светом окрасило высокие деревья. Весь город Ерусалим шумно готовился к большому празднику. Но вдруг ударила по ушам какая-то странная тишина. Даже птички перестали чирикать. Но, может быть, это только показалось Иуде? И он просто оглох от волнения? Быстро темнело…
Предательство
Левка втюрился в Элку Баас. Из-за этого вышла страшная трагедия.
Элка хорошая девчонка, ничего не могу сказать — наш товарищ. Так бывает. Но редко. Она из Харькова. А из Харькова — это все равно что из-под Одессы. У Элки язык как бритва. Может быть, за этот «язычок» Левка в нее и втюрился?
Вожатая сказала:
— Теперь пионеры будут носить не только галстуки, но и красные звездочки из материи. На рукаве — полоски. Одна полоска — звеньевой. Две — командир отряда. А три — командир дружины всей школы.
У меня теперь на рукаве две полоски. Это уже не шутки! И, канешно, не скоро, но когда-нибудь у меня могут быть и три полоски.
Мы, канешно, хотим, чтобы наш отряд озвездился первым. Купили в магазине канцтоваров целых пять галстуков. И Элка позвала нас к себе домой, чтобы делать звездочки на весь отряд.
Сидим вчетвером, вырезываем из картона звездочки.
А Элка обшивает их материей. И вдруг она подмигивает мне так вот хитро и говорит: КРИП?
Я даже… обалдел на месте. Ведь это наш военный пароль! О нем никто не знает, кроме нас четверых. Смотрю, Левка покраснел как рак. Я промолчал, то есть ничего сразу не сказал. И просто ушел домой.
На следующий день мы собрались у меня, без Левки. Я только сказал ребятам «КРИП», и все тут же прибежали. Для порядка я спросил каждого:
— Алиевский! Это ты выдал Элке наш пароль?
— Ты что? Белены объелся? Да я бы лучше язык проглотил, — пропыхтел он.
— Борька, может, это ты?
— Ну, ты даешь! — обиделся Шифрин.
— Я тоже не выдавал. Значит… нас предал… Ноздрун.
Теперь вся школа будет над нами надсмехаться. Ах! Коханова?.. Ах! Рыбакова?.. Ах, Исаева?.. Ах, Полосина?.. Провалиться бы на этом месте!
Мне было горько до ужаса, ведь с Левкой ребята всегда не очень. Только для меня он был первым другом. А тут Герка меня еще огорошил. Оказывается, несколько дней назад Левка брал у меня разрешение начальника госпиталя.
В этом ничего такого необыкновенного не было. Бумага была бесфамильная. И мы давали ее друг другу.
КРИП! И — пожалыста! Когда я, например, не мог дежурить. Но тут Герка мне открыл глаза:
А знаю ли я, что Левка сделал точную копию этой замечательной бумаги для Элки. И теперь она может ходить в госпиталь сама, когда захочет, нас не спрашиваясь.
У меня сразу комок в горле и сердце прямо-таки остановилось. Да-а-а! Это уже был полный атас! Явное предательство. За такие штуки до революции, как я слышал от бабушки, честные гимназисты стрелялись. Причем — насмерть!
На большой перемене я подошел к Левке:
— Ты — Иуда, негодяй и подлец!
Левка ничего не ответил.
— Надо ему за это морду набить, — кипятился Борька.
— Будем стыкаться, — сказал я.
— А кто будет стыкаться? — выпучил глаза Герка.
— Стыкаться с ним буду я, — и решительно пресек споры на этот счет. Естественно, кому же если не мне надо было отстаивать честь нашего тайного общества.
Не буду скрывать — для меня это было самое тяжелое испытание в жизни.
Но я не мог, понимаете, не мог уступить право наказать предателя никому. Это был мой Долг. Я был готов даже убить. Так я его ненавидел. Открыть тайну друзей — какой-то девчонке!
И еще я понял, если уж говорить совсем не кривя душой. У меня есть единственный настоящий друг. Только не смейтесь, пожалуйста. Это, конечно — Ясус из Назарета. И пусть дядя Митя болтает, что его нет на земле уже две тысячи лет. Где-то же он есть?! И с ним можно посоветоваться обо всем на свете. Он никого не обидит, не продаст. И всегда придет на помощь мальчику.
Так что дяди-Митины рассказы даром не пропали.
Вызов
Я рассказал Котику честно о жутком предательстве моего бывшего друга.
Закавыка была в том, что я до этого момента не дрался ни разу, только боролся. Но Котик сказал:
— Не дрейфь, пацан. Правда на твоей стороне. Ты ему накостыляешь.
И он показал мне несколько приемчиков тут же во дворе.
— Сначала под ложечку, а потом прямой в нос.
Мы написали вызов на листочке из тетрадки в клетку по всей форме.
«Ты подлый предатель и негодяй. У тебя нет ни капли совести, ни капли чести. Так поступают только фашисты. Больше ты мне не друг. Я вызываю тебя на честный бой!
Число. Подпись».
Рука в этот момент сама собой подпрыгивала.
Левка жил на горке, в одном дворе с Секилем.
Котик пошел к Секилю и договорились по всем правилам. Драться будем на кулаках, до упаду. Без варюшек. Ножи и кастеты отпали сразу. Кто первый свалится с ног, тот и проиграл. А кровь — не считается.
Я думал, что Левке станет стыдно за свое предательство, и он откажется. Но Секиль сказал Котику,
