— Я говорю, в какую бездну размышлений на этот раз погрузился наш гений сыска? Может, сказано не блестяще, но что сказано, то сказано, — и Колин, подняв руку, неизбывным жестом джентльмена в смокинге поправил галстук.
Роджер с интересом глянул на его руку. По тыльной стороне, чуть-чуть выше костяшек, тянулась длинная свежая царапина.
Конечно немыслимо, чтобы Колин Николсон убил Ину Стреттон. Исключено, целиком и полностью. Во-первых, Колину не под силу не то что убийство — этот не сумеет и слепца обокрасть, а во-вторых, он вряд ли вообще знал Ину Стреттон — скорее всего, они за весь вечер ни разу не разговаривали. Нет, совершенно исключено, что Колин мог решиться на такой невероятный поступок.
И тем не менее ведь он, Роджер, искал человека со свежей царапиной. И вот пожалуйста вам, свежайшая — на руке у Колина. Во всяком случае, объяснить ее происхождение Колину придется.
— О чем я думал, спрашиваешь? — рассеянно повторил Роджер. — А?
— Это правда очень интересно. Хорошенькая история, тебе не кажется? Сколько еще, по-твоему, полиция намерена нас тут мариновать?
— Думаю, до утра. Ты, гляжу, поцарапался, Колин, — кротко заметил Роджер.
— А, ну да. Острые, заразы!
— Ага. Пойдем-ка на крышу.
— На крышу?
— Мне срочно нужен свежий воздух.
— Он там слишком уж свежий, черт его дери! И кстати, мы только что оттуда. Нет уж, если тебе мало воздуха, иди за ним один.
— Я хотел бы там заодно потолковать с тобой, Колин. С глазу на глаз, без публики.
— Ну ты же и репей, Роджер. Ладно, пошли, все равно ведь иначе не отстанешь.
И Роджер увел недовольного Колина на крышу.
— Ага, так-то лучше. Надо что-то делать с этой царапиной, а, Колин? Как тебя угораздило?
— Да пустяки. Думаешь, я стану падать в обморок от всякой ссадины? Так чего ради ты меня сюда вытащил — говори, — спросил Колин, подняв ворот своего пальто. — Только помилосердствуй, быстренько выкладывай и пошли в дом!
Роджер, взяв руку приятеля, внимательно разглядывал царапину. Она была широкая, но неглубокая.
— Как тебя угораздило, Колин? — повторил он.
— Слушай, какая разница?
— Мне просто хочется это знать.
Колин уставился на него.
— Ты что-то очень подозрительный. Что у тебя на уме?
Роджер добродушно рассмеялся.
— Идет обычная тренировка моих широко известных способностей. Чем бы ты ни поцарапался, мой милый Колин, это никак не могла быть, скажем, булавка. Сам взгляни.
— Да какая к дьяволу разница, чем я поцарапался? Все это гроша ломаного не стоит.
— Стоит, причем совершенно целого гроша, и не одного. А все мое проклятое любопытство. Можешь, конечно, не говорить, если это что-то интимное.
— Да на что ты намекаешь, старый греховодник?
— Видишь ли, эта царапина очень напоминает мне след ногтя. На самом деле, не знай я тебя как облупленного, Колин, я сказал бы, что ты приставал к даме, за что и сподобился получить эту царапину, — закинул Роджер удочку.
И поклевка не заставила себя ждать.
— Да ничего подобного, — рассердился Колин, — до такого мог додуматься только ты с твоими извращенными мозгами. Если тебе и правда так интересно, то я порезался осколком хрусталя.
— А где это ты развлекался с осколками хрусталя?
И Колин с неохотой признался в совершеннейшей чепухе: он разбил бокал в баре и тайком спрятал под стол осколки.
Глава 8
Дело против Роджера Шерингэма
— Принимаю твое объяснение, — рассудительно изрек Роджер, облокотясь на парапет, ограждающий крышу.
— Надо же, чертяка! Как мило с твоей стороны!
— Не горячись. Все дело в том, по-моему, что людей до сих пор продолжают вздергивать на виселицу лишь по той простой причине, что их объяснения не принимаются. Причем очень многих людей, Колин.
— Так ты вытащил меня на холодину только ради тою, чтобы сообщить это?
— Можем пойти в зимний сад, если хочешь, — великодушно предложил Роджер.
— Хочу. В моем возрасте уже начинаешь ценить комфорт. — Колин Николсон был пожилым и разочарованным мужчиной двадцати восьми лет.
Они спустились по ступенькам в зимний сад, включили там свет и увидели два кресла.
— Ну, выкладывай, Роджер, до чего додумался? — спросил Колин, как только оба уселись.
— А почему ты решил, что я до чего-то додумался?
— По всем признакам. Ты как старый боевой конь, учуявший порох. Неужели ты да не попробуешь раздуть из этой истории что-нибудь серьезное?
— Я как раз думал, — кротко заметил Роджер, — что она и без того весьма серьезная.
— Ха! — Колин издал чисто шотландское восклицание, очень выразительное во всех смыслах, как бы его ни интерпретировали.
Роджер задумал небольшой эксперимент.
— Да нет, конечно. Я просто задумался, от каких же пустяков зависят все подобные дела. Одной- единственной улики достаточно, чтобы очевидный суицид превратился в убийство, несчастный случай — в самоубийство и так далее. Ты изучал криминалистику, Колин, — ну-ка попробуй найди эту роковую улику.
— Роковую для самоубийцы?
— Да.
Колин подумал.
— Что она весь вечер напролет толковала про то, что хочет покончить с собой?
— Нет-нет-нет. Это из другой оперы, это скорее доказательство, а я говорю о чисто материальной улике.
Колин глубоко задумался.
— Нет, разрази меня бог — не знаю.
— Значит, так. Все априори принимают версию, что это суицид. Почему? Нет, я сам скажу. Поскольку есть улика, действительно подтверждающая, что это и в самом деле было самоубийство. Но улика эта, по всей вероятности, никем не осознана. Все ее видели и все поняли, и только в силу ее присутствия в общей картине произошедшего все и восприняли произошедшее как самоубийство. Но, как и ты, никто не сможет ее назвать. Может, попробуешь, Колин? Вещь-то совершенно очевидная!
— Ты имеешь в виду отсутствие каких-либо признаков насилия?
— Нет, хотя и это тоже имеет значение, — уступил Роджер.
— А что же тогда?
— Ну как же — кресло под виселицей! Помнишь — кресло, упавшее набок?
