— Это чудовищно, — сказала миссис Стреттон с мрачным удовлетворением.
— Я вам верю.
Наступила пауза, позволяющая в полной мере представить всю чудовищность того, что углядела в себе миссис Стреттон.
— Поневоле задаешься вопросом — к чему жить?
— Ужасный вопрос! — отвечал Роджер, с трудом удерживаясь в рамках избранной линии поведения.
— Я родила ребенка, я смею думать, что имела успех на сцене, у меня есть муж и свой дом — но к чему это все?
— Н-да! — печально подхватил Роджер.
Миссис Стреттон чуть пододвинулась к нему, так что их локти соприкоснулись.
— Порой мне кажется, — произнесла она голосом, исполненным глубочайшей скорби, — что лучше со всем этим покончить.
Роджер, вместо того чтобы отвечать, что-де многие наверняка разделяют эти чувства, просто заметил тихим, как того требовала ситуация, голосом:
— Да ну что вы!
— Нет, это правда. Если бы знать легкий способ…
— Н-да, — Роджер заметил, что начинает повторяться.
— Вам не кажется, что это трусость?
— Что вы, что вы, миссис Стреттон. Не надо так говорить. Вы же на самом деле так не думаете.
— Нет, думаю! Уверяю вас, мистер Шерингэм, по ночам я часами лежу без сна и думаю, что самый простой выход — это открыть газ в плите.
— Выход из чего?
— Из жизни! — воскликнула миссис Стреттон с надрывом.
— В общем-то, это, разумеется, выход. Тут не поспоришь.
— Вам не противно, что я вам об этом рассказываю, нет?
— Ничуть. Наоборот, для меня это большая честь.
Миссис Стреттон пододвинулась еще на дюйм.
— Я так мечтала о встрече с вами, весь этот вечер. Я думала, эти дурацкие шарады никогда не кончатся. Я знала, что смогу вам все открыть, а в эту ночь меня так тянет разобраться в себе. Такое облегчение — выговориться!
— Конечно, — искренне заверил ее Роджер.
— Вы верите, что есть душа?
Началось, подумал Роджер и повторил отрешенным голосом:
— Душа… — словно примериваясь, стоит в нее верить или нет.
— А я верю, что есть. У некоторых. Но не у всех, — ее голос пресекся.
В ходе беседы Роджер ощутил, что рассуждая о душе, дамочка явно не забывает о теле. Она тесно прижалась к нему, положив ладонь на его руку, вся — словно приглашение к вальсу.
Странно, подумал Роджер и отодвинулся.
Миссис Стреттон тут же продолжила преследование.
Обычно необходимости преследовать Роджера не возникало. Если дама ему нравилась и сама была не прочь, то он времени даром не терял. Но миссис Стреттон ему не нравилась. Более того, она была ему определенно неприятна. В этот момент он менее всего был расположен к флирту с этой особой. И решил, что беседу пора сворачивать. Ему больше не хотелось слушать ни о душе миссис Стреттон, ни о ее наличии либо отсутствии, ни о ее уникальных способностях к самоанализу, ни о ее осознанном стремлении к самоуничтожению. Что же касается этого последнего, тут у него не было никаких обнадеживающих новостей для тех, кто ждет от нее такой жертвы. Общеизвестно, что тот, кто любит болтать о самоубийстве, никогда на него не пойдет, а те, кто на это решается, никогда не станут об этом трезвонить заранее. Невероятно, чтобы миссис Стреттон когда-нибудь осчастливила родственников своего мужа хорошей новостью, связанной с газовой плитой.
А кроме всего прочего, от беседы с дамочкой Роджера одолела смертная скука. Ничего занимательного в ней не оказалось; куча дешевого позерства и самолюбования — типичная эгоцентричка, как доктор Чалмерс и говорил. Каждая дальнейшая минута, потраченная на нее, будет пустой тратой времени, поскольку даже как типаж она казалась преувеличением, шаржем, которым никогда бы не воспользовался ни один писатель, дорожащий достоверностью.
Дождавшись конца фразы, Роджер неожиданно спросил, что это — не музыка ли играет?
Миссис Стреттон машинально согласилась, что да, вероятно, музыка.
— Пора спускаться, — решительно произнес Роджер и устремился к двери.
У входа в зал он отвязался от своей дамы и направился к бару — выпить было необходимо. Там, за непринужденной беседой, он обнаружил Уильямсона и Колина Николсона, который прицепил бумажное жабо к нарядному жилету и изображал в таком виде Уильяма Палмера. Роджер неплохо знал Николсона, дюжего молодого шотландца, в котором футбольный форвард перевешивал заместителя главного редактора, а заядлый рыбак — их обоих, вместе взятых.
— А, Шерингэм, что, сходил проветриться?
— Здорово, Колин, что ты там, пиво пьешь? Там для ценя кружечки не найдется?
— Еще бы! Пиво, кстати, отменное. Да тут и все — первый сорт. Вы ведь знакомы с Уильямсоном, правда? Ты видел, какой у него роскошный наряд? Ну вылитый Криппен, честное слово.
Уильямсон одарил Роджера чуть виноватой, задумчивой усмешкой.
— Вы долго гуляли по крыше, а, Шерингэм?
— Да мне показалось — вечность, — откровенно признал Роджер.
— Она говорила вам, что этой ночью ее поневоле тянет заглянуть в себя?
— Говорила.
— А говорила, что порой ей кажется, что лучше бы покончить со всем этим, если бы только знать легкий способ?
— Было дело.
— И несла ахинею насчет своей чудовищной души?
— Именно что несла ахинею.
— Она сошла с ума, — торжественно изрек Уильямсон. — А теперь очередь за вами.
— Да в чем дело, старик? Эй, слушай, Рональд, спроси этих двоих, что означает вся эта чертовщина?
Рональд Стреттон шествовал к ним. Лицо его украшала широченная ухмылка.
— Эй, Шерингэм, — радостно спросил он, — что ты сделал с моей бедной невесткой? Право, ты меня удивляешь!
— Да ты о чем?
— Она только что сказала мне, что ты заманил ее на крышу и там пытался к ней грубо приставать Полагаю, не сумела выдумать ничего лучшего, чтобы объяснить, почему вы так скоро вернулись. Она призналась мне, что ты — самый отвратительный мужчина из всех, кого она знает.
— Какого черта! — вспылил взбешенный Роджер.
Глава 3
Убить кое-кого
— Рональд, пойдем станцуем 'апаш'! Ну пойдем, Рональд, пожалуйста! Дэвид, Рональд не хочет танцевать со мной 'апаш'!
— Неужели, дорогая? Ну ничего, не огорчайся.
— Как это не огорчаться? Я хочу станцевать 'апаш'! Рональд, ну ты и свинья!
