прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.
Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга.
Настя застонала. Слезы выжигали глаза, от отчаяния и сдерживаемого крика заболело в груди. Слепо, спотыкаясь и отталкиваясь от стен, выбралась в коридор. Захлопнула комнатную дверь. Сползла на пол, зажимая ладонями уши. Только бы не слышать, как они будут кричать.
Настя вспомнила, как страшно кричали те, другие, два месяца назад.
Ей показалось, что зазубренные ножи вонзились в уши, глаза и сердце. Врезались в тело, заживо разрывая в клочья. Как разрывало тех, которые корчились под ударами камней, продолжая отчаянно цепляться друг за друга окровавленными пальцами.
Их ладони, по-прежнему сжатые вместе, так и остались снаружи, чуть в стороне. И когда тела уже скрылись под грудой камней, тонкая рука женщины еще некоторое время вздрагивала, стискивая запястье мужчины. Будто умоляла — подожди, не уходи без меня. Подожди.
Тогда Настя кричала вместе с ними. Потому что ей казалось, что ее тоже забивают насмерть. Плотная толпа, сквозь которую она пыталась прорваться, была как груда камней. И не было вокруг ни одной живой теплой руки. Ни одного лица. Только жесткие серые камни.
А потом кто-то ловко и больно вывернул ей локоть, вытащил из толпы, втолкнул в темный подъезд. Зашептал успокаивающе:
— Тш-ш, тш-ш…
Насте вдруг почудилось на секунду, что это Индеец.
Что он искал ее все это время и вот сейчас, когда стало невыносимо, когда она совсем заблудилась в темном каменном кошмаре, наконец нашел.
И теперь все будет хорошо, потому что он возьмет ее за руку и выведет к дому, который она сама никак не может найти…
Настя обмякла в сильных руках и зарыдала, уткнувшись в жесткое плечо.
Но оказалось, что это не Индеец, а участковый Муса.
— Вай, — сказал он, — такой красивый девушка, а скандал устроила. Нехорошо. А? Зачем в полицию звонишь, людей зря от службы отрываешь?
Теперь Настя знала, что во двор сейчас выходить нельзя. И в полицию звонить не нужно. Надо просто переждать — вот здесь, в прихожей, плотно закрыв окна и двери, чтобы не слышать криков. А потом пойти на работу и поторопиться, чтобы не сильно опоздать. Если бы она знала, надо было бы просто выйти из дома раньше. Если бы знала… Настя всхлипнула, ужаснувшись этой мысли, и зарыдала сильнее, захлебываясь слезами, отчаянием, гневом и бессилием…
От звука дверного звонка ее будто ударило током.
Индеец, подумала Настя. Вскочила, покачнулась. Из-за слез все плыло перед глазами.
Она часто представляла, как Индеец приходит за ней. Повзрослевший, но все равно прежний. Высокий, тощий, в старых стоптанных кроссовках, вытертых джинсах и брезентовой куртке. Улыбается, широко и открыто, как всегда, откидывает со лба длинную светлую челку. Говорит укоризненно: «Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла. Пойдем домой?»
И Настя с визгом кидается к нему, повисает на шее. Кожа и волосы Индейца пахнут сосновой хвоей и дымом костра, как всегда. Дальше Настина фантазия заканчивалась, представляя обрывочно, как они идут вместе с Индейцем почему-то через ночной лес, а вокруг в темноте ворочаются и ворчат невидимые страшные чудовища. Но рядом с Индейцем это все совершенно не страшно, потому что его теплая рука крепко держит Настину ладошку и ни за что теперь не отпустит.
А потом ночь светлела, и дорога выворачивала к дому.
— Где же ты так заблудилась, горюшко, — причитала мама, укутывая Настю в теплое одеяло, придвигая поближе чашку чая и яблочный душистый пирог…
Это была любимая Настина мечта. Благодаря ей Настя пережила некоторые особенно паршивые дни в Доме социальных сирот. Когда становилось совсем худо, пряталась куда-нибудь в безлюдное место и представляла, что вот сейчас открывается дверь и входит Индеец.
Сейчас, когда появилось свое жилье, больше не нужно было прятаться и придумывать несуществующую дверь. Когда становилось невыносимо, Настя просто садилась в прихожей и представляла, как сейчас в квартиру входит Индеец.
Джамиля метнула на зареванное лицо Насти неодобрительный быстрый взгляд, подтолкнула девушку внутрь квартиры, защелкнула замок. Сказала совершенно обычным спокойным голосом:
— Не завтракала, да? Я тебе горячую долму принесла, сейчас вместе кушать будем.
Подхватила Настю за локоть, повела на кухню, усадила за стол. Деловито и безошибочно, будто видела сквозь дверцы или уже открывала их не раз, извлекла из шкафчиков тарелки, чашки, вилки, пузатый фарфоровый чайник, упаковку чая. Распаковала свертки, которые принесла с собой.
От горячей долмы тянуло душистым ароматом тушеной баранины, чеснока и кинзы.
— Кушай, — велела Джамиля, вкладывая вилку в безвольные Настины пальцы. — Тощая, как кошка, никто замуж не возьмет.
Придвинула поближе тарелку, повернулась к окну, резким движением раздернула шторы.
— Закрой, — тихо попросила Настя.
Джамиля не услышала, присела напротив, уставилась на собеседницу задумчивыми черными глазами. Улыбнулась — скупо дернула краешками тонких губ.
— Понравится, научу, как делать. Простой рецепт, только мясо хорошее надо.
— Закрой шторы, — повторила Настя. От запаха долмы ее мутило.
Джамиля не шевельнулась.
— Закрой, пожалуйста…
Сил и мужества подняться, повернуться к окну и задернуть шторы самой у Насти не было.
— Нет, — губы Джамили дернулись, скупая улыбка исчезла.
— Почему?
— Еще для долмы виноградный лист надо. В вашем климате плохо растет. Я тебя научу, где взять.
— Почему?!
Джамиля поднялась, включила чайник. Сказала, не поворачиваясь, раздраженно дернув худым плечом:
— Люди в закрытые окна посмотрят, подумают, ты не уважаешь наши традиции.
— Я не уважаю, — глухо ответила Настя.
— Совсем не слышу, что ты сейчас говоришь, Настья, — Джамиля опять передернула узкой спиной в черном платье — как кошка отряхнулась. Громко застучала ложкой, выкладывая в блюдце варенье.
— Я не уважаю традиции, в которых убивают людей, — тихо сказала Настя, — и мне все равно, чьи это традиции.
— Настья, — Джамиля обернулась. Села напротив. Одним пальцем, не то брезгливо, не то опасливо, тронула белый браслет на Настином запястье. — Ты совсем не боишься свой ошейник?
— Это просто индикатор, — пожала плечами Настя, задвигая браслет под рукав.
— И что?
— Ну, он же ничего не записывает и не передает, — смутилась под насмешливым взглядом Джамили. Уточнила: — Ну, так говорят. Гражданский индекс меняют из-за внешних сигналов. Аттестация на работе. Или если кто-то позвонит и нажалуется…
— Настья, — усмехнулась Джамиля. — У вас этот индекс очень важно, да? Из чего он делается?
— Уважать чужие традиции и особенности, — вздохнула Настя, цитируя определение из методички современного гражданина. — Не препятствовать. Не демонстрировать неуважение.
