книгам, это была верная примета, что родится мальчик. В семнадцатом кабинете ничего не объясняли, но Даша справедливо решила, что если бы что-то пошло не так — ее сразу бы забрали в больницу. Она продолжала гулять по парку, несмотря на частые дожди и голые деревья. А вот подготовку к институту совсем забросила — даже разумная Марина не смогла уговорить продолжить. Все Дашины мысли были о ребеночке. Ей казалось, что она слышит биение его сердца, и она даже пыталась с ним разговаривать, но только тогда, когда была уверена, что никто не услышит. Она больше ни разу никому ничего не сказала про Никиту, да и о ребенке старалась особо не распространяться, несмотря на то, что думала и о том, и о другом постоянно. Поэтому ее стало тяготить общество, и под предлогом того, что плохо себя чувствует, она часто уходила в свою комнату.
Лосева давно не появлялась в коридоре, из чего Даша сделала вывод, что та тоже забеременела. Их шумная компания развалилась: Людмилу и еще некоторых забрали рожать, худенькая Инга демобилизовалась через три месяца, Василиса психанула и отказалась приходить на «корду». Говорили, ее забрал Демконтроль, но никто ничего о ней не слышал. Так что Даша не очень расстроилась, когда ее попросили на следующий день прийти со сменой белья и необходимыми вещами на два месяца. Февраль на окне рисовал белые узоры, а она читала книги, благо ее режим допускал визиты родственников, которые снабжали ее чтивом, или же мысленно разговаривала с ребенком. Вслух, при шести девушках в палате и постоянных обходах медсестер, она не решалась.
Нельзя сказать, что она была полностью готова к родам, но все же сразу поняла, когда они начались. Медсестры на Дашу внимания почти не обращали, однако дело свое знали. Врачом оказался мужчина, но роженице к тому времени было абсолютно все равно, кто он — хоть президент, хоть баба-яга. Эти сутки застыли в Дашиной памяти сгустком боли, зато какая оказалась награда!
Мальчика роженице показали на следующий день, когда принесли кормить. На ноге у него болталась бирка с номером 313562, но Даша сразу назвала его Никитой. Темные глазки, смешной маленький носик и чуб на голове — конечно, это его сын! Впрочем, это тоже вдруг стало неважным. Это был ее сын, и только ее. «Он такой маленький, такой беззащитный», — удивлялась Даша, прижимая сверточек к груди.
Когда ребенка уносили, Даша не могла ничего делать, даже читать. Она ждала. С молоком у нее оказалось все хорошо, так что Никиту приносили шесть раз в день, и это были счастливейшие минуты. Молодая мама старалась не думать, что скоро сына отберут. Она ощущала его частью себя, третьей рукой или, скорее, вторым сердцем. Но совсем не думать не получалось. Месяц заканчивался, и момент расставания все приближался. Каждый раз как в последний Даша прижимала ребенка к себе, готовясь попрощаться навсегда, но при этом ясно сознавая, что просто не способна на это. Неожиданно она поняла, что на самом деле готова убить любого, кто посмеет разлучить их. «Это просто материнский инстинкт, это атавизм, — убеждала она себя. — Он нам достался от животных предков, надо просто перетерпеть». Но ничего не помогало. Атавизм был чрезвычайно силен, и вся борьба с ним заканчивалась слезами в подушку. Ее кидало от вершин счастья в бездну отчаяния, и эти качели неимоверно выматывали.
Все девушки в ее палате родили и тоже были счастливы, но по-другому. Большинство радовалось скорому дембелю. Кормежку они воспринимали как тяжелую повинность, но зато все остальное время были свободны и веселы: болтали, играли в слова, «морской бой», обсуждали симпатичных медсестер и делились планами на будущее. Обычные нормальные девятнадцатилетние девчонки. Лишь Оксана, седьмая в палате, была все время мрачна и нелюдима. Неделями от нее никто не слышал ни слова, так что сложно было понять, что у нее на уме.
В начале мая в палате вдруг появилась Лосева. Она сильно похудела, но все так же смотрела на всех нагло и вызывающе. Короткий фиолетовый ежик превратился в грязный сине-коричневый конский хвост сзади, но Лосеву это явно не смущало.
— Здорово, мамашка! — заорала она.
Все, кто был в палате, обернулись, но тут же решили, что связываться с этой девицей — себе дороже, и сделали вид, что ничего не видели и не слышали.
— Здорово! — улыбнулась Даша.
Лосева тут же утащила ее в курилку, хотя обе не курили. «Там хоть поговорить можно», — объяснила она. В рекреации за стеклянными дверями на десятом этаже было пусто и накурено.
— Ну чего, родила? — Лосева в своей манере спрашивала сразу, без прелюдий.
— Ага. Мальчика! — гордо ответила Даша. — А ты?
— Родила.
— Кого?
— Не знаю.
— Как это? — обалдела Даша.
— Мне не сказали. Родила — и сразу забрали, больше ни разу не приносили. Забыла? Я ж неблагонадежная.
— Ужас…
— Да ладно! Какой ужас? Ну, увидела бы я ребенка, ну даже кормила бы его месяц, и чего? Легче было бы? Вот тебе легко сейчас, да?
Даша тяжело вздохнула:
— Меня каждый день трясет от того, что любая минута может оказаться для нас с Никитой последней.
— Ого! Ты ему даже имя дала? В честь отца, да? «Мне просто понравился один мальчик», — передразнила ее Лосева.
— Да хватит тебе! И так тошно. Это мой ребенок, понимаешь?! Не могу я его отдать никому. Это как руку отрезать!
Лосева фыркнула, всем своим видом показывая: «А я же предупреждала!»
— Слушай, а ты можешь узнать, кому его отдадут? Ну, наверняка же можно получить как-то доступ в базы центра планирования. А я просто буду иногда проходить мимо той семьи и смотреть, как там мой Никитка.
— Идиотка — это диагноз. И почему у нас не лечат дурость? — театрально воскликнула подруга. — Не-е-ет! Слышишь меня, дурочка? Я не сделаю этого, даже если бы могла. Ты не понимаешь, о чем просишь. Ты о самоубийстве просишь! Причем в особо извращенной форме. Это у тебя от секса с мальчиками мозги набекрень встали.
— Я не просила этого секса, — огрызнулась Даша.
— Вот и забудь его как страшный сон!
— Страшный сон у меня будет всю оставшуюся жизнь, если я отдам сына! Как ты не понимаешь? У тебя же была мама!
— Заткнись, идиотка! — Лосева вдруг стала страшной, и Даша поняла, что та перестала шутить.
Обе увидели через стеклянные двери, как мимо курилки проходит Оксана. Что из разговора она слышала? Достаточно было одной фразы, чтобы тут появился Демконтроль.
— Доорешься счас до тюряги, — прошипела Лосева.
— Ты мне поможешь?
— Я тебе помогу! Тем, что не дам совершить большущую глупость.
— Достань адрес. Любые деньги.
— Засунь себе в одно место свои деньги.
— Да или нет?
— Нет. И точка! Достала!
— Ну и проваливай! Без тебя разберусь! — Даша бегом бросилась из курилки, оставив Лосеву одну.
Молодая мама действительно потеряла бдительность, потому что во время следующего кормления прямо при медсестре сказала:
— Ну что, Никитка, будем обедать?
— Как ты его назвала? — встрепенулась та.
Даша промямлила что-то типа «ну не триста тринадцатым же номером мне его звать», но поняла,
