путь в сторону полудня или, как еще говорят, в южную сторону. И пошел Иван, сын крестьянский, взвалив на плечи мешок с девятью парами башмаков железных (а десятая пара уже у него на ногах надета была), в ту сторону, где солнце всегда находится в полдень. Шел он долго — не день и не неделю. Шел он, меняя башмаки железные, которые изнашивал на лесных да степных дорогах. И так дошел до самого синего моря, берегов которого не видно, а волны бывают такие высокие, что заслоняют собой даже самые высокие горы. Сел Иван, сын крестьянский, в утлую лодку, которая возле берега стояла, взял весло и поплыл все дальше, и дальше, и дальше в сторону полудня. Скоро и берег сзади исчез из виду. И куда ни бросал взгляд Иван, сын крестьянский, всюду видел только волны морские. Не день и не неделю плыл Иван, сын крестьянский, по морю синему, и только и радости было у него, что, пока плыл, башмаки железные не изнашивались, а мирно лежали в мешке заплечном.
Долго ли, коротко ли, а показался с южной стороны берег. Лодка ткнулась носом в прибрежный песок. Сошел Иван, сын крестьянский, на берег чужой, незнакомый; надел новую пару башмаков железных, да и пошел себе дальше в сторону полудня, стаптывая, как и велено было, железные башмаки. Шел дорогами чужими, страшными, много всего повидал в пути — и доброго, и злого. Шел себе, пока не увидал на горизонте горы громадные, белым снегом укрытые на макушках и зеленью укутанные у подножьи. Иван, сын крестьянский, рот от удивления открыл, глядя на красоту эту невиданную. И тут только заметил, что мешок его заплечный пуст, а стало быть, все десять пар башмаков железных он сносил, и лишь только та пара осталась, которая на Ивановых ногах была надета. Обрадовался поначалу Иван, ибо понял, что раз сносил он башмаки, то, стало быть, цели своего пути достиг. Но тут же загоревал Иван, сын крестьянский, — все десять пар сносил он, а как же идти в путь обратный? Заплакал он, а потом решил, что слезами горю не поможешь, — посмотрел на башмаки свои, на ту самую пару последнюю, да и стал взбираться на гору, что была на крест похожа.
Поначалу подниматься было легко. Но чем выше поднимался в гору Иван, сын крестьянский, тем труднее было ему дышать. Хотел уже Иван лечь на горную травку и уснуть, но тут увидел перед собой домик дивный, красивый — словно пряник печатный. А на крыльце старик стоял в оранжевых одеждах и с седою, словно летнее облако на рассвете, бородой. Улыбнулся старик очень по-доброму и молвил:
— Давно жду я тебя здесь, Иван, сын крестьянский. Знаю, зачем ты пожаловал. Вижу, сынок, башмаки твои совсем прохудились. На вот, подарок тебе от меня для начала.
И старик протянул ему пару оранжевых валенок. Улыбнулся Иван да и говорит:
— Спасибо тебе, добрый человек, за такой подарок, да только на что мне валенки в такую жару?
— А это, Иван, сын крестьянский, не простые валенки. Валенки эти в зиму лютую греют, в лето жаркое охлаждают. Есть и еще свойство у них одно волшебное: в них домчишься ты домой так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь.
Подивился Иван, сын крестьянский, столь чудесному свойству валенок, но ни на миг не забыл, зачем пришел сюда. Да и старик, знать, помнил об этом, потому как сказал:
— Теперь же, Иван, сын крестьянский, слушай меня внимательно. Три дня и три ночи будешь жить ты в доме моем. И будешь учиться у меня правильно дышать, дабы потом царя твоего Филофея хворого смог ты научить этому и тем самым исцелить.
Засмеялся тут Иван, сын крестьянский.
— Разве же, — говорит, — не умею я дышать? Не первый год, дедушка, на земле этой живу, а раз живу, так, стало быть, и дышу. Как можно неправильно дышать?
Старик в оранжевых одеждах и с седою, словно летнее облако на рассвете, бородой рассмеялся:
— Столько лет живешь на этой земле, Иван, а так и не понял, что нужно прислушиваться к тому, что старшие говорят.
Скромно Иван, сын крестьянский, потупился, покраснел, извинился перед стариком. Старик погладил Ивана по голове — видать, не обиделся на сына крестьянского.
Три дня и три ночи Иван, сын крестьянский, учился дышать у старика в оранжевых одеждах и с седою, словно облако на рассвете, бородой. А утром дня четвертого Иван поблагодарил своего учителя и отправился домой. Не обманул старик сына крестьянского — лишь надел Иван валенки да сказал слова заветные, какие никто окромя старика не знал, так и глазом не успел моргнуть, как оказался во дворце царя Филофея. Царь обрадовался и говорит:
— Уж и не чаял я тебя, Иван, сын крестьянский, увидеть живым. Рассказывай же, где был да что видел.
— Был я, царь Филофей, в землях дальних. Шел туда дорогами лесными да степными. Плыл морями. По горам карабкался. А сходил, царь Филофей, не зря. Нынче же научу я тебя, царь, правильно дышать. А как научишься дышать ты правильно, так и хвори все твои пройдут разом.
— Ох, Иван, сын крестьянский, устами бы твоими да мед пить. Только вот не верю я уже ни во что. Сколько лекарей побывали у меня, сколько знахарей лесных да горных, что с духами знаются! Только ни от лекарей, ни от знахарей пользы мне не было никакой. Звал я к себе птиц, зверей и даже рыб речных да морских. Однако и птицы, и звери, и рыбы речные да морские не приносили мне облегчения. И рад бы верить я в то, что ты, Иван, сын крестьянский, исцелишь меня от хвори моей давней, и сон свой помню, а все равно как-то не верится…
— Вот что скажу тебе, царь Филофей. Ежели веры в исцеление от хвори нет у тебя, так никогда тебе и не избавиться от болезни. Так учил меня старик в оранжевых одеждах и с седою, словно облако на рассвете, бородой. Но главное, чему учил меня этот старец, живущий на горе, похожей на крест, — дышать правильно. Учил три дня и три ночи. И сейчас я буду тебя учить тому.
Три дня и три ночи учил Иван, сын крестьянский, хворого царя Филофея. А утром четвертого дня вышел царь Филофей на парадное крыльцо покоев своих царских, вышел, глубоко вздохнул, на солнышко посмотрел глазами радостными, улыбнулся и промолвил:
— Какое же счастье — быть здоровым!
Долго еще прожил после этого царь Филофей. Жил себе и не хворал вовсе. Ивана же, сына крестьянского, наградил. Впрочем, тому награда была нужна не очень — ведь теперь он умел правильно дышать, а это лучше всякой награды».
Когда Петрович закончил чтение, повисла благодатная пауза, какие бывают обычно на концерте классической музыки после исполнения произведения: отзвучит последний аккорд, но аплодисменты какой-то миг еще не нарушают тишину… Тишина, сменившая голоса музыкальных инструментов, в это мгновение царит над миром. И сейчас, когда Петрович прочел сказку, было безмерно жаль расставаться со сказкой. Молчание прервал Мишель Мессинг:
— Итак, коллеги, вывод, полагаю, более чем очевиден. Не так ли? Гора, похожая на крест, это, конечно, Кайлас…
— Простите, что перебиваю, — сказала Настя, — но только замечу, что в пользу идентификации горы из сказки как Кайласа говорит и описание пути, проделанного Иваном: сначала лесные и степные тропы, потом море, только потом горы. Более чем очевидно, что Иван шел именно сюда…
— И тогда монастырь должен быть буддистским, — заметил Леонид, — Ведь старик, обучавший Ивана, носил оранжевые одежды…
— А вот тут, коллега, — снова взял слово Мессинг, — позволю себе не согласиться: оранжевые одежды присущи и буддизму, и индуизму, и джайнизму, и традиции Бон. Однако, Леонид, вы правы в идентификации конфессиональной принадлежности старика из сказки. Факт этот малоизвестен, но, тем не менее, некоторыми исследователями описан: именно тибетский буддизм практиковал перемещение по миру при помощи специальной обуви.
— То есть вы хотите сказать, Мишель, — спросил я, — что оранжевые валенки-скороходы из сказки — не художественная фантазия, не вымысел, а реальность?
— Не совсем, — ответил Мессинг. — Мы имеем дело с особого рода аватаризацией — процесса, с помощью которого человек может переносить в пространстве свою телесную оболочку. Для простоты и убедительности такой аватаризации здешние буддисты использовали оранжевые валенки, хотя это не более чем внешний атрибут, отвлекающий от проникновения в сущность означенной аватаризации…
— Ясно одно, — прервал я Мессинга, поскольку желал резюмировать уже услышанное. — Мы на правильном пути. Но нам следует не просто так двигаться к вершине Кайласа, а выбрать дорогу, на которой
