и ощутил он в какой-то момент острое нежелание быть возле людей: по сути — бежал от людей прочь. И здесь, на Холме медитаций, вот уже больше века находится он в столь некогда желанном, а теперь, смею думать, надоевшем уже одиночестве.
И обобщу относительно состояния физического здоровья моего пациента: для общего возраста в полтора с лишним века все не так уж и плохо: воспалительные процессы, инфекции, частью приобретенные в процессе долгого сидения здесь, частью вызванные внутренними процессами организма, в том числе — процессами воспалительными. Некоторые проблемы с головным мозгом, с сердцем, с легкими. А на фоне всего этого — тотальная нехватка витаминов. И если всю диагностику, касающуюся характера и судьбы человека в яме, я должен был просто учитывать в тот момент, когда буду задавать ему свои вопросы, то общая диагностическая картина хворей гвинейского сидельца не могла меня как практикующего врача оставить в стороне от возможного и необходимого лечения этого человека. Само понятие лечения тут выглядело несколько странным, ведь человек этот, скорее всего, не осознавал своего состояния. Однако это не было для меня определяющим критерием, потому что я еще раньше хорошо изучил концепцию Акаши, а, согласно ей, те чувства, которые мы осознаем, не более, чем находящаяся на поверхности вершина всего многообразия наших чувств. Может быть, сейчас человек в яме живет куда как более полноценной жизнью, чем мы с вами. Возможно, мы даже не представляем, как прекрасно его нынешнее бытие. И ну как некоторый дискомфорт ему доставляют только вот эти вот не очень значительные, но малоприятные недуги. Так не обязан ли я как врач облегчить участь даже такого пациента, каковым является человек в яме? Хуже ведь я точно не сделаю. Впрочем, за это поручиться тоже не просто — вдруг то, что нам лучше, им, в том метафизическом мире — хуже? Я буду полагаться в этой связи только на концепцию Акаши, согласно которой и в этом пространстве существуют вещи вполне физические, а среди них — и физические недуги, которые столь же неприятны в Акаше, сколь противны они и в обычном физическом пространстве нашего с вами реального мира. Ну а раз так, то моя задача как врача сделать человеку в яме необходимые инъекции.
Руководствуясь такого рода рассуждениями, я стал готовить лекарства и шприцы. Предстояло несколько уколов — питательных, витаминных, лечебных. Общая картина диагностики пациента и весь мой обширный медицинский опыт давали мне полное право быть уверенным в том, что я делаю. К тому же заповедь «Не навреди» для меня самая, пожалуй, важная в клятве Гиппократа, которую я, разумеется, давал. Беспокоили меня только две вещи. Во-первых, я страшно волновался по поводу того, смогу ли пробить иглой шприца кожу моего пациента. Во-вторых, боялся реакции человека в яме на сам факт прокалывания его кожи. А что если он возьмет да и придет в себя? Сколько же всего тогда мне придется объяснять ему про то, что с ним случилось! И на каком, интересно знать, языке буду я делать это? Я ведь даже не знаю, откуда пришел сюда этот человек. Похоже по внешности, что из Азии, но ведь я могу и ошибаться в данном плане. С вопросами моими к нему, застывшему, и с его ответами проблем особых не будет, потому что общение будет происходить через структуру Акаши, а там национальность языка не важна. Но об этом механизме расскажу потом, пока же только поведаю, что перед тем, как делать укол, я все-таки внушил себе, что никакой страшной реакции на иголку не будет. Итак, все готово — можно начинать.
Со шприцом наперевес я двинулся к человеку в яме. Как и положено, место будущего укола я обработал спиртом, примерился и стал вводить иглу. Медленно, с трудом и упрямством игла стала входить в тело моего нынешнего пациента. Было полное ощущение того, что я протыкаю шприцем кору довольно уже старого, но еще вполне живого дерева.
В какой-то степени так оно и было. Во всяком случае, я понял, что понятие «одеревенеть» не так уж метафорично, как на первый взгляд может показаться. Но вот дело сделано — игла почти до основания вошла в деревянное плечо человека в яме. Все запланированные уколы предстояло делать в плечо, а уколов было целых пять. Я сначала было подумал, что неплохо было бы попробовать все пять ампул провести через одну иглу: воткнуть однажды, а резервуары шприцев поменять несколько раз. Это позволило бы мне избежать столь трудных и долгих по времени прокалываний коры-кожи. Однако, поразмыслив, от этой идеи я отказался: я не мог предугадать, чем чревато смешивание в той темноте, что расположилась внутри иглы, различных лекарств и витаминных комплексов. Потому честно, пять раз подряд делал непростые проколы в разных местах на плече гвинейского пациента. Что же касается реакции на прокалывание кожи с его стороны, то такая реакция была, но совсем не столь бурная, как я мог бы себе изначально предположить в своих фантазиях. Все тело сидельца сохраняло эту вечную медитативную неподвижность, однако в тот момент, когда игла все-таки прорывала кожу, глаза мои отчетливо видели, как подрагивало бледное лицо человека в яме. Пользуясь случаем, только скажу: пусть вам не покажется противоречием иссиня-черная кожа этого человека и бледность этой кожи, уже тоже мною отмеченная. Кто видел подобные явления, тот меня поймет, — и жители Африки южнее Сахары могут, подобно нам, и краснеть, и бледнеть, и даже зеленеть. Действительно, кожа человека в яме была и очень темная, и в то же время не могла не поразить бледностью — сравнить это можно было с луной, которая спряталась за набежавшей тучей, но все равно видна оттуда.
Когда же я ввел все лекарства и все витаминные смеси, то готов поклясться, что человек в яме улыбнулся мне. Конечно, это не была улыбка в полном смысле слова. Признаться, зубов сидельца я так и не увидел. Это была, скорее, тень улыбки. Но я так давно не видел ничего светлого от других людей, что воспринял эту тень как знак какой-то глубочайшей и очень искренней благодарности мне. Хочется верить, что после моих уколов гвинейскому пациенту моему будет легче и легче будет не на час или на два, а на долгое время. Хочется верить… Меж тем на Холм медитаций спускались сумерки. Это означало, что через несколько минут стемнеет так, как у нас зимой. Да я, признаться, и не планировал сегодня задавать какие-либо вопросы человеку в яме. Для меня важнее была в это время уже не скорость, а качество тех ответов, что мне доведется услышать. Услышать, правда, мне доведется очень не скоро. Нынешняя моя задача — записать ответы этого человека на специальную аппаратуру, доставить записи в клинику «Роялмед» в Петербурге и там уже при помощи моих коллег и товарищей провести детальную обработку этих записей и расшифровку их. Пока же можно было спокойно выспаться под пронзительным африканским небом на срезанной вершине холма, что стоит у излучины великой реки.
Странная коммуникация
Пожалуй, с самого дома мне не доводилось так хорошо высыпаться, как нынче на самой вершине Холма медитаций подле ямы с то ли никогда не спящим, то ли всегда спящим сидельцем. В ту ночь ничто не мешало мне отдыхать, даже несколько минут перед сном я насладился звездным небом, которое здесь, около экватора, совсем не такое, как в наших краях. Кажется, что оно гораздо насыщеннее звездами, а сами звезды расположились ближе к Земле, чем у нас. Впрочем, возможно, это оттого, что я сам находился на вершине холма, то есть ближе к небесам. А кроме того, само расположение звезд и созвездий было очень непривычным. Особенно то, что почти у самого горизонта со стороны севера отчетливо различалась Полярная звезда, тогда как с противоположной стороны юга, тоже у самого горизонта, без труда просматривался Южный Крест. Оценив все звездные прелести, я спокойно уснул. И без единого пробуждения проспал до самого рассвета.
Как же это чудесно — быть разбуженным теплым и нежным лучом только еще восходящего солнца. Веки мои были еще закрыты, когда я очень явственно ощутил прикосновение этого луча — будто маленький пушистый котенок коснулся моей щеки своим плюшевым хвостиком. Некоторое время я еще предавался радости полежать с закрытыми глазами. Но велик был соблазн окончательно проснуться, чтобы встретить рассвет на экваторе, на вершине холма, что расположился над вечно куда-то спешащими водами великой реки. Такой шанс дается не всякому, а кому и дается, то очень редко. Потому-то и не хотелось мне упускать эту возможность встретить рассвет. Я открыл глаза — какой же волшебный предстал передо мной! Но сначала скажу о том, что это утро праздновали вместе со мной и птицы. Они так усердно щебетали, что не умилиться было невозможно. Под это ласковое щебетание я бросил взгляд туда, где всходило солнце.
Очень давно не видел я ничего такого, что хоть немного бы напоминало это зрелище. Смешались
