Приключения одной философской школы

производственного процесса. Если это в действительности так, то очевидно, что марксовская идея этим не ослабляется, а, наоборот, усиливается и укрепляется.

Сам Маркс, по-видимому, не останавливался на этом вопросе. Почему? Я думаю, потому, что в его время было еще слишком мало научного материала для решения задачи. Но с тех пор материал накопился.

Психофизиологический анализ труда с одной стороны, познания — с другой, показал, что идеологическая элементарная единица — понятие — слагается из тех же самых, по существу, составных частей, физиологических и психических, из каких и элементарный трудовой акт. Более того — филологи создали и обосновали теорию, по которой у первобытного человечества идеологические элементы — слова-понятия — прямо возникли из социально-трудовых актов, как их психофизиологическое сокращение; и эта «теория первичных корней» принимается в высшей степени авторитетными учеными и мыслителями.

Таким образом, современная наука дает все основания, чтобы принять первоначальное происхождение идеологий из производственного процесса, что, очевидно, позволяет глубже исследовать и строение идеологий, и их развитие.

Немецкий философ-марксист Дицген склонялся к мысли о таком происхождении идеологий, не входя, впрочем, в ближайшее рассмотрение этого вопроса. Плеханов не мог, конечно, оставить без внимания этой ереси, и делает самый энергичный выговор Дицгену за то, что он позволяет себе такие выражения, как «общественное бытие производит мышление» (идеологию), и т. под. Это, по мнению Плеханова, путаница, идеализм, «махизм», и даже — что хуже всего — «сходство с г. Богдановым». («Совр. Мир», 1907 г. VIII). Сходство тут, действительно, есть, так как я в своих статьях систематически развивал мысль о происхождении идеологий из технически трудового процесса. Но я склонен думать, что без опровержения по существу, — которым Плеханов не занимается, — такое сходство еще недостаточный аргумент, чтобы отвергнуть научную идею.

Таким образом и в социальной философии школа Бельтова, — словесно заявляя на каждом шагу о своей ортодоксальности, на деле стремится умерить и ослабить основную марксистскую тенденцию.

Приключение IV: Сражение с эмпириокритиками

Рассмотревши внутреннее состояние школы, я перехожу теперь к рассмотрению ее нынешней внешней политики. Главное содержание этой политики составляет борьба с «махизмом», эмпириокритицизмом, эмпириомонизмом.

Махизмом и эмпириокритицизмом школа занялась вплотную. Это — наиболее развитые формы современного позитивизма, очень влиятельное течение; оно нуждается в серьезной критике, чтобы пролетарская идеология могла взять из него то, что в нем действительно ценно, — если, конечно, вообще что-нибудь ценное в нем имеется. Как же велась критика, и к чему она привела?

Основу всей критики составляет определенное понимание опыта.

Что такое опыт? Вся бельтовская школа единодушно и многократно заявляет, что опыт — это только субъективные, индивидуальные ощущения и представления, совокупность психических переживаний.

«Опыт состоит из суммы наших ощущений», — говорит Ортодокс («Философск. очерки», стр. 173). «Мы, действительно, имеем дело только со своими собственными ощущениями и с образами предметов, вырастающими на их основе», — подтверждает Плеханов (Примеч. к «Л. Фейербаху», стр. 97). «Опыт — это наши субъективные переживания», — заявляет Н. Рахметов, и потом поясняет: «Объективного опыта нет, — уже по тому самому, что опыт, как акт субъекта познания, неразрывно связан с ним, с этим субъектом» («К философ. марксизма», стр. 30, 54).

Итак, совершенно ясно, опыт, это «мои» переживания, «мои» ощущение, представления, и т. д. «Мои», это у всей школы самый любимый эпитет в применении ко всяким содержаниям опыта, эпитет, на котором, как увидим, построен весь план кампании против «махизма».

Такое понимание опыта очень распространено в философии. Оно свойственно, напр., кантианству и всем индивидуалистическим школам. Но является ли оно единственным возможным? или единственным, существующим в наше время?

Нет, оно не только не есть единственное, но — в настоящее время — даже не господствующее.

Более того — в самой «школе» оно при случае сменяется другим, более разумным. Оно и понятно: нельзя без постоянного насилия над собой думать, что весь мир явлений в его огромном богатстве, весь материал, с которым непосредственно имеет дело познание — все это только «мои», субъективные, впечатления и представления. Поэтому, напр., Ортодокс, — как только дело коснулось настоящего, научного, а не «гносеологического» познания, — сразу начинает говорить совсем иное:

«Все добытые наукой результаты должны быть признаны объективными законами, поскольку они выведены на основании объективных данных, т. е. явлений вселенной» (Фил. Оч., стр. 118).

«Явления вселенной», т. е., во всяком случае, данные опыта — оказались объективными данными. Где же все предыдущие утверждения — что объективного опыта нет, а есть только субъективный?

Я сказал, что субъективно-индивидуалистическое понимание опыта теперь уже нельзя назвать господствующим, каким оно было в школе Канта и ей родственных. Оно было подорвано — школой Маха и эмпириокритиков.

Первое и основное, что характеризует собою анализ опыта, выполненный Махом, — это разрушительная критика той индивидуалистической идеи, будто опыт принадлежит какому-то «субъекту» или «я». На живых фактах опыта Мах блестяще показал, что это «я» не может считаться ни предпосылкой опыта, ни даже его постоянной составной частью. Выводы этой критики «я» таковы. — Первичные данные опыта, это «элементы» — цвета, тоны, пространственные элементы, элементы твердости, тепла, холода и т. д. Мир опыта сводится к бесконечно развертывающейся массе таких элементов. В этом мире элементы группируются в «комплексы», сочетания более устойчивые или менее устойчивые. К более устойчивым сочетаниям относятся, во-первых, комплексы «тела», во-вторых, комплексы, называемые «я». И те, и другие обладают, однако, лишь относительной устойчивостью. И те, и другие выделяются в опыте лишь постепенно, — комплексы «тела» даже раньше, чем комплексы «я», — и их выделение среди мира опыта обусловливается практической потребностью — потребностью ориентировки. Следовательно, «я» никоим образом не может считаться «собственником» опыта. Это просто определенный «комплекс воспоминаний, настроений, чувств», связанный специально с одним из физических комплексов — «живым телом». Каждое «я» в известное время возникает, — и притом позже, чем «живое тело», с которым оно связано, — в известное время уничтожается, и постоянно, хотя непрерывно, изменяется. Все это не мешает мировому потоку опыта идти своим путем. Часто «я» совсем исчезает, — и это бывает, между прочим, тогда, когда человек, которому оно «принадлежит», живет всего полнее и напряженнее, напр. в экстазе творчества.

Ту же анти-индивидуалистическую точку зрения по отношению к опыту проводит и Авенариус. Исходной точкой его философии является та первая ориентировка в мире опыта, о которой говорит Мах. Его первая «эмпириокритическая аксиома» такова. Раньше всякого философствования, каждый человек находит себя в определенной среде, с разнообразными частями, и в том числе с другими человеческими особями, «высказывания» которых он определенным образом понимает, именно так, что эти высказывания относятся к той среде, в которой он нашел свое тело и тела других людей. Понятно, что при таких условиях было бы нелепо с его стороны притязание присвоить своему «я» тот мир опыта, который ему доступен. Нелепо думать: вот, это прекрасное небо и солнце, и все, что мне видно, слышно, известно, — все это — «мой» опыт, «мои»