Приключения одной философской школы

единственной основой, единственным критерием мира» (стр. 81. Курсивы принадлежат самому автору, но значение их совершенно то же, как в моих курсивах предыдущих цитат).

Остается упомянуть про Иоффе, выступившего с критикой Маха в № 33 «Neue Zeit» 1908 г. Этот действует еще проще: критикует Юма, как философа-индивидуалиста, и не излагая Маха, отожествляет его с Юмом. — Впрочем, к этому приему прибегают и все остальные ученики «школы». Мах сам охотно признает свое родство с Юмом, но анти-индивидуалистическое понимание опыта есть именно самое существенное у Маха, и критиковать с этой стороны Маха в лице Юма все равно, что критиковать Маркса в лице Рикардо или Гегеля, его предшественников в таком же смысле, как Юм — предшественник Маха.

Иногда ученики школы не только «излагают», но и «цитируют» Маха. Напр., Ортодокс приводит такую цитату: «Вещь, тело, материя есть ничто вне наших ощущений, цвета, звука и т. д., — вне так наз. признаков». (Ортодокс, Фил. оч., стр. 173. Второй курсив мой). В подлиннике, конечно, стоят не «наши ощущения», а «связь элементов»[8].

Я думаю, достаточно… Основные идеи Маха «для практической потребности» заново сочинены его критиками, а дальнейшее уже легко. Но… на долго ли хватит этих приемов?

Учение Маха и эмпириокритиков нуждается в критике, серьезной и научной марксистской критике. Но что касается той критики, которую дала школа Плеханова-Ортодокса, эту критику по необходимости приходится признать, выражаясь на языке французских юристов, — nulle et non avenue: не имевшей места.

Приключение V: Сражение с эмпириомонистами

Рассматривая действительность, как единый мир живого опыта, а познание — как практическую ориентировку в этом мире, эмпириокритики, несомненно, стояли на верном пути. Но из этого не следует, чтобы на их позиции можно было остановиться. Их анализ, прежде всего, неполон.

Эмпириокритики правы, когда характеризуют «психический» опыт, как опыт, взятый в его зависимости от индивидуума (нервной системы), и «физический» опыт, как опыт, взятый вне этой зависимости. Но они неправы, когда считают связь физического опыта независимой от всякого субъекта. Физический опыт также имеет своего «субъекта»; но это — коллективный субъект.

Эту, для непривычных людей очень трудную мысль, я могу здесь пояснить только в очень немногих словах.

Возьмем первичную ориентировку, как ее изображает Авенариус. Человек находит себя, со своими стремлениями, чувствованиями, представлениями, противостоящим среде, с находящимися в ней другими людьми; и высказывания (т. е. действия, слова, жесты) этих других людей он понимает, как относящиеся к «среде», к различным ее частям — «физическим комплексам». Уже тут видно, чем отличаются «физические комплексы» от «психических»: первые фигурируют в высказываниях и самого нашего героя, и других людей; вторые же непосредственно «высказываются» только тем человеком, «психике» которого они принадлежат. Первые являются «данными» для многих, вторые — непосредственно только для одного.

Уже из этого видно, что физический опыт имеет коллективного субъекта, как психический — индивидуального. Но какой это «коллективный субъект»? Просто та группа лиц, которая случайно в данное время находится в одном «общем поле», т. е. случайно сейчас могут видеть и слышать друг друга, или нет? Конечно, нет. Если бы так было, то нельзя бы было отличить ясного сновидения от действительности. Ведь в систематическом сновидении человек также находит и «себя», и «среду» и в ней «других людей», и их «высказывания» относятся к той «среде». Тем не менее эта мнимая «среда» не есть «действительная», т. е. не состоит из «физических тел», а есть только сложный психический комплекс. Как же об этом узнает наш «субъект»? Какая инстанция низводит «людей» и «тела» его сновидений на степень только психических комплексов? Если вести анализ до конца, не останавливаясь на промежуточных ступенях, то оказывается, что такая инстанция есть коллектив в его непрерывной жизнедеятельности; и к этому коллективу принадлежат все люди, поскольку они взаимно понимают высказывания друг друга, т. е. все человечество в его развитии.

Итак, мы имеем: опыт в его зависимости от индивидуального субъекта, или «психический», и опыт в зависимости от коллективного субъекта, или «физический». Если комплекс «море» берется в его специальной связи с данным человеческим индивидуумом, напр., созерцающим его туристом, то приходится говорить о «психическом комплексе» — «восприятии моря»; если же комплекс «море» берется в его связи с коллективным субъектом — тем самым, который веками с ним боролся, измерил, исследовал, описал и покорил его, — тогда дело идет о «физическом явлении», о море как действительности в полном смысле этого слова. Ибо здесь «море» рассматривается, как «конкретная человеческая деятельность», как «живая практика», каковой, по словам Маркса, является действительность в ее научно-философском понимании.

Понятно, что «море» коллективного субъекта неизмеримо богаче содержанием (элементами) и неизмеримо стройнее по связи этого содержания, чем «восприятие» или «представление» моря у индивидуального субъекта. Этот факт, как мне кажется, систематически упускается из виду Махом и эмпириокритиками.

Теперь, если у нас имеется опыт в его зависимости от двух типов субъекта — индивидуального и коллективного, — то для познания возникает новая задача: построить содержание опыта вне обеих этих зависимостей. Это есть та самая задача, которая фетишистически формулировалась, как вопрос о «вещи в себе». Если данное явление, в его отношении ко мне индивидуально, — выступает, как «восприятие моря», а в его отношении к развивающемуся человечеству, как «море — физическое тело», объект естественно-научного познания, — то каким представится оно вне того и другого отношения, или, что, в сущности, то же самое — в его отношении только к вселенной, как целому?

Естественные науки выдвигают этот вопрос неизбежно. Известно, что море существовало еще тогда, когда ни индивидуального, ни коллективного субъекта на земле не было. Значит, ни как «психический» опыт (чье-либо «восприятие» или «представление»), ни как «физический» (конкретная деятельность человечества в его развитии) оно тогда не являлось. Чем же оно было? Это и есть вопрос о «море», взятом в независимой связи его элементов, — не той «независимой» связи, за которую эмпириокритики ошибочно принимают связь физического опыта, а действительно независимой связи, не отраженной в личном сознании или коллективной практике живых существ.

На этот вопрос отвечает теория «подстановки» или «непосредственных комплексов».

Вы беседуете с вашим другом. Что он такое? Комплекс элементов опыта, разумеется. Какой именно? Взятый в отношении к вам, как индивидууму (к вашей нервной системе), он есть ваше «восприятие». Взятый в отношении к коллективному субъекту, он есть «физический комплекс» — человеческое тело. Но несомненно, что он не только то и другое. Несомненно, что за пределами обычного непосредственного опыта других людей, он есть целый мир переживаний, включающий его сознание, его одно или несколько «подсознаний», и множество более мелких психических группировок: современное познание склонно за всякой клеткой принимать некоторый комплекс переживаний. Таков этот человек в самом себе, взятый вне прямой зависимости от вашего индивидуального и от коллективного субъекта. Вы знаете это; и каким бы путем вы ни приходили к этому знанию, — путем ли удачной и неизбежной гипотезы, как думают почти все философы, или путем непосредственного общения сознаний при каких-либо особых условиях, — это ваше знание дает вам реальную опору в жизни. Это знание я называю «подстановкой»: под чужие высказывания вы «подставляете» индивидуальный опыт.