Последние поэты империи

конечном счете он сам определял жизнь именно такой, какая и случилась.

Он сам напросился на поединок со смертью. Еще в пери­од его взлета, братства детей войны, в стремлении к песням на военную тему было и желание озвучить зону смертельно­го риска. «Есть еще одна причина, почему я пишу военные песни. Для своих вещей я стараюсь выбирать людей, кото­рые находятся в крайней ситуации. Вы, наверное, обратили внимание, что почти все герои моих песен находятся в самой высшей степени нервного напряжения: они нервничают, волнуются, беспокоятся. Короче говоря, они всегда у ме­ня — 'вдоль обрыва по-над пропастью'. Знаете, так: чуть- чуть сюда — значит, живой останешься, а наоборот — погиб­нешь. То есть мои персонажи каждую следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти. Я их достаю, настигаю в мо­мент риска, они у меня 'рвутся из сил и из всех сухожи­лий' — во всех вещах, даже в шуточных. И поэтому персона­жей для серьезных своих песен я взял из военных времен...»

Война все дальше уходила в прошлое, а он продолжал кричать в зал: «Почему я так часто обращаюсь к военной теме, как будто бы все писать перестали, а я все, значит, долблю в одно место? Во-первых, нельзя об этом забывать. Война всегда будет нас волновать — это такая великая беда, это никогда не будет забываться... Во-вторых, у меня воен­ная семья. В-третьих, мы дети военных лет — для нас это вообще никогда не забудется. Один человек метко заметил, что мы 'довоевываем' в своих песнях. У всех у нас совесть болит из-за того, что мы не приняли в этом участие...» И самое главное, люди на войне всегда на полшага от смерти, и это тоже манило Высоцкого.

Ближе к трагическому финалу все опоры были отстав­лены, рядом никого не было, да и быть не могло. Сегодня, спустя более двадцати лет после его гибели, мы понимаем, что шел к такой ситуации Владимир Высоцкий осознанно всю свою жизнь. Игра в русскую рулетку, только в более за­медленном темпе, чем у его бывшего кумира Владимира Маяковского.

Эта песня о натянутом канате по-своему наиболее зна­ковая для Высоцкого. Это уже его, Высоцкого, личный, протестантский поединок со смертью. Тут уже нет прикры­тия войной, борьбой, спасением людей. Есть его личное желание играть до конца.

Он не вышел ни званьем, ни ростом.

Не за славу, не за плату —

На свой, необычный манер

Он по жизни шагал над помостом —

По канату, по канату,

Натянутому, как нерв.

Вот оно — самое сокровенное Владимира Высоцкого. Не за славу, не за плату, но и не борясь с властями, врагами, не в них дело...

Посмотрите — вот он без страховки идет.

Чуть правее наклон — упадет, пропадет!

Чуть левее наклон — все равно не спасти...

Но должно быть, ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути.

(«Натянутый канат», 1972)

Не дошел канатоходец одну четверть, как и сам Высоц­кий — сорок два года, еще хотя бы четверть, но «...в опил­ки он пролил досаду и кровь!»

Это же вся история его жизни: и кололи его, и труба сла­вы надрывалась, и лилипуты глядели уныло, но «Он смеял­ся над славою бренной, / Но хотел быть только первым — / Такого попробуй угробь!». Насчет «попробуй угробь!» — для собственной смелости, для той, другой половинки собст­венного «я», которой хотелось и славы, и роскошной жиз­ни, и любви, и покоя, но которой так не хотелось гибнуть... Он этим «попробуй угробь!» себя же и успокаивал.

Если исключить военные песни, то, пожалуй, все глав­ные песни Высоцкого на эту же тему — рисковый поединок со смертью не во имя друзей, не во имя Родины, не во имя любимой, а во имя своего протестантского права на такой поединок... Прикрытия бывают разные — если не война, то спортивные состязания, бег иноходца, охота на волков. Высоцкий понимал нутром, что народу его протестантский подвиг не будет нужен, что его поединок со смертью надо по-русски обставить борьбой за справедливость, за народ­ное счастье, на худой конец, за права человека. Вот в этом поединке — который он затеял абсолютно сознательно и всерьез, — в заранее обреченном на поражение поединке он примеривал на себя самые разные маски: фольклорные, героические, сказочные, маски Русского Рая. И уже не просто трагическая личность, бросающая вызов судьбе, — Владимир Высоцкий, 1938 года рождения, — идет на смерть, доказывая лишь свое право на такой поединок, а народный герой, спаситель, жертва жестокого и неправед­ного режима, освободитель Отечества, наконец. Вот такой он и стал всенародно знаменит. Он правильно выбрал свои маски. Он справился и со своими опорами, которые на самом деле сам же и отсекал, сам перепиливал все суки на де­реве бренной жизни. Если всерьез: сам отказался и от дру­зей, и от любви... Он сам же и раздразнил своих демонов вокруг. И самым страшным для него казалось, если после гибели его всадят в обычные рамки обычного памятника.

Я хвалился косою саженью

Haтe, смерьте! —

Я не знал, что подвергнусь суженью

После смерти, —

Но в обычные рамки я всажен —

На спор вбили,

А косую неровную сажень —

Распрямили.

(«Памятник», 1973)

Он предупреждает всех «расторопных членов семьи»: не делайте из меня жертву застоя или еще какую-нибудь, не де­лайте народным заступником или обделенным званиями или наградами актером — я вел свой поединок со смертью назло всем, и провел до конца, не надо искать иных великих целей.

Подвиг русского протестанта, не пожалевшего и жизни своей, чтобы пройти свой путь вольного одиночки. Конеч­но, все сошлются, опровергая меня, на его шедевр «Охота на волков». И шедевр прежде всего потому, что вышел из колеи протестантизма, что помимо, может быть, его воли, в тексте звучит нечто надличностное, нечто от оскорблен­ных и униженных «мы». Хотя и здесь есть: «Я из повинове­ния вышел — / За флажки...» То есть иначе, чем все...

Он хочет взвалить на себя великий груз, и хочет вызвать подобное желание у людей. «Я к микрофону встал, как к об­разам... Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре». Таким же протестантом Владимир Высоцкий и Гамлета играл: «Пуга­лись нас ночные сторожа, / Как оспою, болело время нами...»

Он выиграл свой поединок со смертью, достойно по­гибнув без всякой великой цели. Он не догадывался, что в России все переиначивается. И его поединок со смертью, хотел он этого или нет, стал столь необходимым народу символом для преодоления пустоты. Он, отринув все опо­ры и цели, хрипел, сгорая. Продлевал свою агонию наркотиками, а получилось, что он, как Данко горьковский, су­мел объединить вокруг себя массу простых и надежных лю­дей. Как пишет безымянно один из них: «Наше время до жути иное, и Высоцкий — не Байрон. Нынче всеядность нравственная процветает, мало кого смущая. Но нация у нас все же осталась, жив еще русский дух, и есть в этом из­мордованном духе тоска по высокому, по святости, едине­нию. Высоцкий, как никто, пожалуй, в нашу расколотую эпоху сумел объединить русских людей и живым хриплым словом своим, и даже смертью». Он сам создавал свою судьбу и сам же спорил с ней, а то и перечеркивал. Вся его жизнь — надлом на надломе. Две его судьбы схватились друг с другом. Вся его судьба советского мещанина — это стремление выйти из своего же поединка со смертью, пост­роить дачу, уткнуться в мягкие ладони Марины, посудачить с друзьями, сыграть хорошо роль в театре. И никто бы не осудил такую судьбу... Иная его жизнь перечеркивала эти все начинания и вновь шла на смертный бой.