обладателя. В больших голубых глазах плескалось не утраченное с годами неуёмное любопытство. Первым делом он удостоверился, что болезный жив и помирать в ближайшее время не собирается. Перебросившись парой фраз с хромым, лекарь выяснил, кого ему предстоит лечить, и где живет сей достойный господин. Потом представился купцу мэтром Бурвилем, быстро осмотрел стонущего Хорста, пару раз больно сдавил своими тонкими и сильными пальцами бока бедняги и, поднявшись, обратился к слугам менял:
- Домой его отнесите. И пусть пару дней полежит. К синякам стоит прикладывать что-то холодное. Медом хорошо помазать – там, где болит. Пиявок поставить – тоже не повредит. Пусть попьет настойку ореховую. Только не много. И покой, покой, покой. Побольше питья, можно даже пива. Я зайду на днях, посмотрю его ещё раз, да кровь пущу. И плату взять нужно будет.
С этими словами он откланялся присутствующим, а их к этому времени собралась приличных размеров толпа, и отбыл по своим делам. Поняв, что никого в этот раз не убили и ничего интересного более не произойдет, зеваки потянулись вслед за мэтром Бурвилем.
Когда хромец склонился над Хорстом, собираясь поднять того с дороги, Хорст неожиданно сильно притянул к себе его голову и жарко зашептал в ухо:
- Узнай! Узнай, кто она такая! Отблагодарю.
Хромец оттолкнул от себя купца, и расхохотался – сухим, почти беззвучным смехом, больше напоминавшим кашель, отчего Хорсту сделалось как-то нехорошо.
Стряхнув с черного рукава прилипшую к ткани соломинку, хромой опять наклонился над Хорстом и, заглядывая, казалось, в самую душу своими выпуклыми блестящими черными глазами, зло прошептал:
- Зачем узнавать? Я тебе и так всё скажу. И даже денег не попрошу. Должен же я тебя как-то отблагодарить, за то, что вместо того чтобы сейчас крушить твой дом, я вынужден бродить за тобой по всему городу на солнцепеке? – Он гадко улыбнулся. – Это была Екатерина Борне, дочь королевского коннетабля. Что, дружок, не про тебя невеста, да?
Он снова еле слышно захохотал, уподобившись обликом Нечистому – весь в черном, с искаженным злорадной гримасой лицом, на котором наливались красным блестящие антрацитовые глаза.
Хорст ничего не понял – он не знал кто такой коннетабль Борне, и чему так радуется этот бандит. Теперь он знал главное – её имя, а всё остальное казалось ему совершенно незначимым. Негоциант мечтательно улыбнулся и снова провалился в темноту забытья.
Как он попал домой - Хорст не помнил – сказалась усталость, опьянение и мечты о скором свидании с запавшей в сердце красавицей. А в том, что оно будет скорым – Хорст не сомневался ни капли. И лишь квохтанье Эльзы вернуло его к действительности.
- Да что же это такое? – Размахивая руками, как озерная лебедь крыльями, голосила нянька, - среди бела дня людей убивают! Как ты, Гансушка? Второй раз за два дня! Ты, наверное, совсем убиться хочешь? Да чем же тебе жизнь надоела-то, а? А обо мне твоя дурная головушка подумала? Под ноги коняке бросаться решил? А нянька пусть от голода и горя потом помирает? Рене, неси с ледника льда. Вон ведро стоит, в него наколоти. Лекарь прописал к ушибам прикладывать. И сбегай потом к аптекарю за ореховой настойкой. А за медом я Флору на рынок отправлю.
Хорст огляделся: он лежал в уже знакомой ему кровати, переодетый в ночную рубашку, упершись спиной в гору белоснежных подушек. Помимо Эльзы в спальне топтались Карл и Жаком, всё ещё надеявшиеся улучить момент для разговора с хозяином. На их виноватых лицах было написано такое неподдельное сострадание, что Хорст поневоле умилился и пожалел, что не смог раньше толком поговорить с этими достойными людьми. Он тут же дал себе слово исправить ошибку в ближайшее время и сразу же забыл об этой клятве, считая её делом уже решённым.
Он тяжело вздохнул и слабым голосом попросил:
- Эльза, пусть все уйдут. А ты останься, поговорить с тобой нужно.
- Слышали, остолопы, - накинулась нянька на приказчиков, - хозяин даже видеть вас не желает! Ступайте вниз, живо! Там ждите.
Карл и Жаком, понурили удрученно головы, гуськом друг за другом вышли наружу, оставив Хорста на попечение Эльзе.
Хорст рывком сел на постели, отчего кровать недовольно скрипнула, а нянька, испуганно вздрогнув, застыла с открытым ртом.
-Эльза, послушай меня, - спеша выговориться, пока нянька пребывает в ступоре, протараторил Хорст. – Сегодня я встретил девушку, которая…
- Чево-о? – Эльзе никогда не удавалось долго хранить молчание, а заявление воспитанника и вовсе вывело женщину из шаткого равновесия. – Какую девушку-у, старый ты черт! Тебе мало Магды, которую ты своими фокусами в могилу свёл?! А Флора, бедняжка? До сих пор в темных углах слёзы по щекам размазывает! Девушку он встретил! Да лучше б ты под той конякой лежать остался, петух похотливый!
- Цыц, старая, - одернул Хорст няньку, - не твоего ума дело обсуждать мои сердечные дела!
- А чьего? – Воткнув кулаки в свои круглые бока, невинно поинтересовалась Эльза. – Может быть, это не ты мою титьку сосал? Передники мне дерьмом своим зеленым пачкал?
Хорст не знал, что ответить женщине, а та продолжала:
- Или скажешь, что за те сорок лет, что я за тобой сопли подтираю, я стала тебе чужой? Вот такая, значит, твоя благодарность? Ну что ж, хозяюшко, спасибо тебе за стол, спасибо за доброе слово. Не ждала… Вот оно как обернулось.
Она сорвала с себя пресловутый передник, швырнула его в лицо Хорсту, и, всхлипнув, вышла за дверь, громко ею хлопнув – так, что закачались стены.
Хорст сидел на постели, растерянно глядя ей вслед. Вдруг дверь открылась, в щели появилась Эльза и выкрикнув напоследок:
- Ноги моей в этом доме больше не будет! – еще раз громыхнула дверью, даже, показалось Хорсту, ещё сильнее, чем в первый раз.
Хорст растерянно мял в руках край одеяла, не очень понимая, что могло вызвать в Эльзе такую обиду. Так продолжалось довольно долго - до тех пор, пока многострадальная дверь не открылась, и на пороге возник Рене, тянущий в обеих руках ведро с наколотым льдом.
- Вот, - поставив лед перед кроватью, мальчишка вытер вспотевший лоб, - Эльза велела к ушибам прикладывать.
- Где она? – Хорст вскочил на ноги.
- Там, на кухне, - беспечно махнул рукой Рене, - с Клотильдой ругается.
Хорст, как был в ночной рубашке до пят, так и скатился белым приведением по лестнице вниз, в очередной раз сбил в темном коридоре метлы со швабрами, и, оказавшись на кухне, сжал Эльзу в объятиях.
- Прости, нянька, - смог он проговорить, борясь с комком, распиравшим горло.
Эльза молчала.
- Ну прости меня, дурака и пьяницу! Язык мелет что попало. Хочешь, я его отрежу? Чтоб не обижать тебя больше? – он потянулся к лежавшему на столе разделочному тесаку.
- Точно, дурак и пьяница, - Эльза погрузила пальцы в растрепанную шевелюру воспитанника. – Иди уже, горе моё. Сейчас поднимусь, расскажешь мне про свою находку.
Поднялась она не скоро: видимо, хотела дать почувствовать воспитаннику свою значимость, но когда вошла, уселась на табурет возле постели больного и… не произнесла ни звука.
- Ну вот, стало быть, - начал свой рассказ Хорст, - встретил я девушку, такую красивую, такую… такую… Знаешь, даже если бы я был трубадуром, то и тогда не нашел бы слов, чтобы передать тебе какая она! Только чувствую, что если не увижу больше её лица – то всё!
- Что всё? – Эльза была сама невозмутимость.
- Тогда точно умру, - пообещал Хорст и глубоко вздохнул, словно прощаясь с жизнью.
- Как зовут-то её, узнал?
- Конечно, узнал. Только…
- Что – «только»?
- Ну, в общем, имя её – Екатерина Борне, она дочь коннетабля. Не знаешь, кто это такой?
- Дочь коннетабля. – Нянька поднялась с табурета и, заложив руки за спину, прошлась по комнате. – Дочь коннетабля Борне. И ты, старый дурень, не придумал ничего лучше, чем влюбиться в неё?
