Поэзия и поэтика города: Wilno — ????? — Vilnius

Игра рифмами сохраняется во всем тексте, создавая ироничную подсветку. Рифма cytryna — mandolina как бы восстанавливает и срединный «переходный» образ и слово «cytra» (цитра) — музыкальный инструмент (cytryna — <cytra> — mandolina).

Но шутливая интонация смешивается с иной: тут же говорится о кризисе, который «крадется как смерть с косой», о безработице, бедности:

На Немецкой улице в Вильне
Больше горя, чем песка в пустыне.

<…> Безумный с чайником бежит босой,
А Кризис шагает как смерть с косой
По улице Немецкой и далее,
Где больше печали, чем в море кораллов.

В стихотворении нет описания улицы, она лишь названа, есть лишь слова, имена, приметы, действия персонажей — жителей улицы, пересуды, какие-то мелкие «козни». Это говор улицы, ее язык, а также пересуды окружения, откуда и происходят «зловещие» заключительные строки первой строфы. Автор ухватил и передал общую атмосферу жизни этого места, может быть, прочитал нечто скрытое от глаз. В стихотворении переплелись взгляды если не жителя, то знатока улицы Немецкой (ну хотя бы завсегдатая «биллиарда у Шпица»), и стороннего наблюдателя, «проходящего».

На Немецкой, дорогие мои, улице
Немножко потише в пятницу,
Подают друг другу тайные знаки
Девятисвечники белые.
А Зискинд страдает животом.

<…> над мордой тигра
пятничное небо свисает
рулоном дурацких нот.

Вильно. Немецкая улица.
Лучший биллиард у Шпица.

Иронично изображены как жители улицы, так и «наблюдатель» с его поверхностными представлениями и претензиями.

Стихотворение «Веселый мост» (1934) театрально; все разыгрывается на мосту как на маленькой сцене: игра освещения, свет и тени, сумерки, снег, звоны, запахи. Событие ярко и сценически эффектно, почти сказочно (действие, как кажется, происходит в Заречье):

Смиренно сгорбясь над Виленкой,
он ничего не ждал такого…
Ходил на службу пан Домейко,
и лед царапали подковы —

был мост как мост. Тряслись повозки,
горланил нищий кривоносый,
и тлела лампочка в киоске
и золотила папиросы.

Вдруг зазвонило словно в церкви,
и ты возникла, смуглый ангел, —
и фонари, как офицеры,
блистая, замерли на фланге.

От снега веяло по-майски —
и запах, винный и кадильный,
был как «Баллады и романсы»,
когда смеркается над Вильной.

А мост был в отсветах сапфира,
стыл серебром, тускнел опалом,
стал золотым — и, как порфира,
остался алым.

(Перевод А. Гелескула)[203]

Включается — вдруг — освещение: вместо «тлеющей лампочки» — «фонари», и мост преображается в сказочный. Тут же присутствует и Мицкевич (своими «Балладами и романсами») и тем самым романтический контекст Вильно (в который вписывается и «филаретская» фамилия Домейко). Блеск золота, серебра, ярких красок ориентирован на стилистику барокко и в то же время привносит краски другого поэта — Словацкого. Личное событие — появление на мосту возлюбленной — включается поэтом в романтическую атмосферу старого Вильно, его легенд, прошлого, это тот воздух, из которого сгущается счастливое событие, выводя из будней, преображая все будничное, жалкое и бедное. Город предстает кристаллизацией суггестивного чувства поэта: «Читатель поддавался ее [поэзии] музыкальному волшебству, проглатывал порции абстракционизма, которые у других поэтов его только раздражали, смеялся неожиданным цирковым трюкам автора, одним словом — незаметно для себя самого вступал в мир, где законы действовали иные, нежели в обыденной жизни»[204].

Варьирование этих мотивов выступает в иной тональности в стихотворении «Ночь в Вильно» («Noc w Wilnie», 1935).

В сердце нежно, а в воздухе слезно.
И промозглая ночь замогильна.
Не безумного ли бредом тифозным
рождена вся эта хмурая Вильна?