связана с тем, как складывались ее взаимоотношения с Мао в настоящем, особенно в период, когда она так нуждалась в его поддержке. В начале «культурной революции» она бросила весь свой застоявшийся темперамент на поприще борьбы за власть, схлестнувшись с такими могучими противниками, как Лю Шаоци, Линь Бяо, Дэн Сяопин. Имела ли она твердую гарантию, что Мао поддержит ее и что ей не придется разделить судьбу других претендентов на наследование?
Мао не любил живых преемников. Выдвигая их на эту роль, он обрекал их тем самым на заклание. Почему, собственно, для Цзян Цин должно быть сделано исключение? «Как никакая другая женщина, — пишет Р. Уитке, — она в свое время совершила ницшеанский скачок через свое поколение и жила, все больше проникаясь фаустовским убеждением, что нет искусства, которым она не могла бы овладеть, что нет науки, которую она не сумела бы познать, которую она не смогла бы завоевать». Больше того, добавим мы, она прониклась убеждением, что нет политической деятельности, которая ей не была бы по плечу. В какой мере эти ее черты были стимулированы самим Мао Цзэдуном, который также был склонен к крайностям, хотя и умел тонко вести тактическую игру на противоречиях своих соратников?
Все это остается не вполне ясным.
Цзян Цин рассказала своей собеседнице о подаренной ей Мао художественной фотографии, на обороте которой она переписала то, что было неопубликованным стихотворением Мао, посвященным лично ей. Следуя традиции говорить о природе, а фактически о политике, Мао сравнил Цзян Цин с чудесной горной вершиной, почти всегда окутанной туманом, поднимающимся от реки. Лишь изредка эта вершина освобождается от тумана.
Здесь непереводимая игра слов. Дело в том, что, приехав в Яньань и выйдя замуж за Мао Цзэдуна, бывшая актриса решила порвать со своим сомнительным прошлым во всех отношениях и сменила свое нежное актерское имя Лань Пин («голубая кувшинка») на более твердо звучащее, хотя тоже не лишенное кокетливости имя Цзян Цин, что означает «лазурная река». В стихотворении Мао над этой рекой поднимается туман к вершине горы, которая становится почти невидимой. Действительно, ее деятельность в тот краткий период, когда она выступала в роли калифа на час от культуры, вряд ли могла претендовать на ясность и рациональность, даже если исходить из поставленной ею перед собой цели.
О характере взаимоотношений супругов говорят короткие ремарки Цзян Цин по поводу Мао Цзэдуна. Она ни разу, даже по ошибке, не назвала его мужем или по имени. Она называет его только Председателем. По-видимому, на протяжении долгой жизни с ним она привыкла видеть себя не в роли супруги, а в других ролях — помощника, а затем соратника. Она оберегает его, но не так, как оберегает жена любимого человека, а как оберегает секретарь высокочтимого начальника.
Цзян Цин рассказывала, что Председатель с ней суров, ведет себя как строгий учитель. Конечно, он не ведет ее за руку как некоторых, но все же он чрезвычайно строг с нею. Даже некоторые из присутствующих товарищей наверняка знают о Председателе больше, чем она, жаловалась Цзян Цин. (Речь шла, вероятно, о Яо Вэньюане.) «Может быть, это объясняется тем, что я крайне невежественна» (!), — заметила сама Цзян Цин. Это признание, впрочем, не мешало ей выступать в роли всезнающего учителя для других, ниже стоящих деятелей искусства, литературы, образования.
«Мы живем вместе, — продолжала Цзян Цин, — но он человек молчаливый, не любит много говорить. А уж если заговорит, то обычно о политике, экономике, культуре, о международных делах, внутреннем положении, обо всем, что приходит ему на ум. Иногда он касается „маленьких радиопередач из народа“. Сведения, которые можно получить из этих маленьких передач, являются не слишком ценными».
Что это за «маленькие передачи»? По-видимому, речь идет о систематических доносах органов безопасности по поводу настроений масс, которые передавались Мао Цзэдуну Ван Дунсином. Вот откуда он черпал свои знания о народе, которыми так гордился, формулируя свою «линию масс». Впрочем, сам он полагал этот источник не очень надежным…
Какую роль играла в последнее время Цзян Цин при Мао Цзэдуне? Как ее можно понять, она выступала в роли «патрульного» в сфере культуры и просвещения. Она просматривала газеты и журналы, отбирала заслуживающие внимания — как хорошие, так и плохие — произведения и давала их на рассмотрение Председателю. Иными словами, она выступала в роли помощника по вопросам культуры и, вероятно, была в глазах Мао Цзэдуна достаточно серьезным авторитетом в этих вопросах.
Почему? Быть может, она считала себя особо компетентной в области культуры? Отнюдь нет. Сама же признавалась в том, что когда дело касается знаний, то ей «далеко до остальных товарищей», что ей не хватает «систематических знаний». «Единственное мое достоинство в том, что, раз начав что-нибудь, я не отступаю, пока не добьюсь своего». Этого, оказывается, вполне достаточно, чтобы выступать в роли советника, предлагающего те или иные практические решения, затрагивающие судьбы отдельных художественных произведений и их авторов, а также целых направлений в области музыки, стихосложения, балетного творчества и т. д.!
Неуверенность Цзян Цин в стабильности отношения к ней Мао Цзэдуна особенно усилилась в связи с ее притязаниями на политическую роль. Так и не ясно, до каких пределов Мао поддерживал эти притязания. В его письмах к Цзян Цин нет теплоты, но, пожалуй, есть откровенность— чуть большая, чем даже в выступлениях на закрытых совещаниях, где он не очень-то стеснял себя в отношении формы и стиля. Но эта откровенность тоже специфична. Она напоминает модель взаимоотношений Учителя с большой буквы и маленького ученика, быть может, близкого, но не очень-то любимого.
В китайской печати приводятся письма как доказательство скептического и даже плохого отношения Мао к Цзян Цин и ее политической деятельности. Трудно сказать, насколько они достоверны. Но имеются письма, которые она цитирует сама в своей автобиографии. Когда знакомишься с ними, складывается впечатление, что Мао поддерживал ее суждения в области руководства сферой культуры, образования, науки, но относился с сомнением к самой возможности выдвижения ее на роль общенационального лидера. Все же для этой роли недостаточно быть женой Председателя и купаться в лучах его славы. Необходимо иметь какую-нибудь политическую биографию и, быть может, чуть-чуть иной набор интеллектуальных и политических качеств. Но, как бы отрекаясь от личных моментов в своих рассказах о Мао, Цзян Цин отнюдь не стесняется говорить и действовать от его имени, как будто именно ей доверено оберегать его авторитет и толковать его идеи.
Цзян Цин рассказывает о том, как она созвала однажды представителей двух распущенных киностудий, чтобы изложить им свои претензии. Главная претензия состояла в том, что «эти мошенники» (слова Цзян Цин) подготовили хроникальный фильм о Председателе, который принимает парад хунвэйбинов, но коварно сняли церемонию так, чтобы представить в выгодном свете Лю Шаоци. Цзян Цин заявила, что нужно вырезать из фильма все кадры, изображающие Лю, Дэн Сяопина и Тао Чжу (ее соперника в сфере руководства культурой). Она потребовала запретить документальный фильм, изображающий Лю Шаоци и его жену Ван Гуанмэй во время их поездки в Индонезию в 1963 году, — фильм, который тоже был на пути к экрану, — за то, что он пропагандирует «буржуазную придворную жизнь».
«Председатель терпеть не может, чтобы его снимали для кино, — напомнила Цзян Цин. — Он был таким еще в те времена, когда я только познакомилась с ним в Яньани. Все честолюбивые „революционные“ кинооператоры стремятся заснять Председателя, но (если не считать особо торжественных случаев) Председатель не разрешает им снимать его за работой. Между тем представители буржуазии готовы драться изо всех сил, лишь бы их запечатлели хоть на одном кадре. Лю Шаоци вел себя весьма своеобразно. Он обычно старался оказаться рядом с Председателем и делал вид, будто с ним разговаривает… Уж он-то никогда не старался отойти в сторону».
Каков был Мао в семье? Как он относился к детям? Что рассказывает об этом Цзян Цин? Мы уже слышали о том, что он был довольно равнодушен к своему многочисленному потомству. Еще в детстве он восстал против железного конфуцианского канона о полном подчинении детей своим родителям. А когда он стал отцом, он перенес свое бунтарское отношение в этом вопросе на отношения с детьми, он не питал к ним особо нежных чувств и не требовал от них сыновней любви. Большинство своих детей он рассеял по стране в трудные годы гражданской войны, да и те, которые были при нем, держались от него на почтительном расстоянии. Цзян Цин даже не упоминает о его отношениях с сыновьями, хотя некоторые из них, получив образование в Китае или в Советском Союзе, жили и работали в стране. Выступая как-то перед хунвэйбинами, которые задали вопрос, как относиться к своим родителям, Цзян Цин в полном соответствии с канонами Председателя сформулировала следующий лозунг:
