«красной императрицы». На такие вещи не претендуют. О них не говорят вслух: их либо имеют, либо не имеют. Мао прекрасно понимал это и не подумал набросить тогу императора на свои августейшие плечи, а довольствовался скромным титулом Председателя. Иное дело — Цзян Цин! Все ее вспышкопускательство в период «культурной революции», вся ее сумбурная активность, вся ее суетливая «дамская» политика, весь этот исток ее политического восхождения и исход ее нисхождения, этот двусмысленный финиш спринтерского марафона удивительно подтверждают гегелевскую сентенцию о странном стремлении исторических событий взглянуть на себя снова — на этот раз в кривом зеркале.
Судьба Цзян Цин, несомненно, имеет и семейно-психологическую сторону. Она подтверждает еще одну тривиальную сентенцию о том, что жена (не всегда, разумеется) является продолжением недостатков мужа. Всей деятельностью, особенно в последний десятилетний период жизни, она спародировала биографию своего супруга и, надо отметить, не к его славе и чести. Взяв его за образец в борьбе за власть и влияние и опираясь к тому же на его могучую поддержку, она вообразила, что может добиться тех же результатов. Почему бы нет? Если она могла быть его половиной на протяжении сорока лет, его личным секретарем, тайником, в который он складывал все свои политические секреты, его дублершей на многочисленных митингах перед хунвэйбинами, если она могла заседать в Политбюро ЦК КПК рядом с ним, почему же она не может сыграть его собственную роль? Кин, играющий короля, — это уже не Кин, а король. Она пыталась шаг за шагом повторить его продвижение к власти, ступать, как он ступает, говорить, как он говорит, применять те же методы политической борьбы с соперниками и общения с массами, которые применял он. И что же? Актерство, пародия, одна пародия. Кроме амбиции нужна и амуниция. Там, где он ходил через горы препятствий и горы трупов, она семенила ножками, оставаясь лишь у подножия.
Все это так. Но если бы судьба Цзян Цин была интересна как элемент семейной хроники Председателя, мы не стали бы говорить о ней подробно. Эта судьба интересна сама по себе. А интересна она тем, что Цзян Цин показала удивительно точную модель жизни и деятельности одного из распространенных типов современного архиреволюционера или квазиреволюционера — «левака» в его чистом, незамутненном обличье. Сейчас общественность повсеместно спорит о том, что представляют собой «левые» экстремисты — те, кто убивает Моро и взрывает Версаль. Они, эти представители «красных бригад», выдают себя за самых последовательных революционеров.
Каковы их портреты? Пока они не стали известными. Но не надо далеко ходить за примерами: перед нами Цзян Цин — классический образец этого «красного бригадира», вознесенного на вершины власти и потому особенно раскованного, особенно опасного. Нет нужды, что это женщина. Нет нужды, что это жена Председателя. Как личность, она классична и законченна. Ее деятельность — наглядный пример того, что стали бы делать «красные бригады», если бы они — спаси, господь, и помилуй! — где-либо пришли к власти. И в этом мы постараемся убедить читателя.
…В 1972 году, то есть примерно семь лет спустя после выхода на политическую арену, Цзян Цин решила, что настало время забить заявочный столб на бессмертие. Собственно, дело было не только в поиске известности и личной славы. Дело шло ни больше ни меньше как об осуществлении первого шага на головокружительном пути к абсолютной власти в Китае. Причин выступить именно в этот момент, вероятно, было две: прогрессирующая болезнь Мао Цзэдуна, которому в то время было уже 79 лет, и крушение последнего претендента на роль наследника Мао — Линь Бяо в конце 1971 года. «Культурная революция» вознесла ее на роль национального лидера, если не с повязкой № 2 (еще жив был Чжоу Эньлай), то, по крайней мере, с красной повязкой, на которой мог быть поставлен впоследствии любой номер, даже первый…
Для осуществления своего замысла Цзян Цин, естественно, воспользовалась примером Председателя, пошла путем, проторенным Мао Цзэдуном. Она была свидетелем той всемирной рекламы, которую Мао организовал себе через посредство Эдгара Сноу в конце 30-х годов. «Красная звезда над Китаем», как помнит читатель, принесла широкую известность Мао Цзэдуну и содействовала укреплению его власти в Особом районе Китая.
Этот накатанный прием — развернутое автобиографическое интервью — должен был, по-видимому, по замыслу Цзян Цин, произвести сенсацию в зарубежной печати и в качестве бумеранга, вернувшись в Пекин, вознести ее на вожделенную высоту.
Для осуществления своего замысла она выбрала объект довольно случайный. То была рядовой специалист по китайской лингвистике Роксана Уитке, приехавшая в Пекин для сбора материала по китайской словесности, которая, конечно же, не мечтала о серьезном вторжении в сферу политики. Неожиданно для себя безмерно удивленная Роксана Уитке была приглашена к всесильной супруге председателя КПК, которая на протяжении многих дней и ночей (более 60 часов общего времени) диктовала ей свою автобиографию. Не полагаясь целиком на стенографические способности своего вынужденного интервьюера, Цзян Цин одновременно включала магнитофоны, с которыми сверялась запись американки. Расшифрованные тексты были потом выправлены (быть может, самой Цзян Ции или ее помощниками и секретарями, которые, кстати, участвовали в беседе) и переданы Роксане Уитке, став, таким образом, автобиографическим документом.
В 1977 году Р. Уитке издала этот документ в Бостоне и Торонто, озаглавив его «Товарищ Цзян Цин», под своей фамилией1. Собственно, ставить свою фамилию Р. Уитке имела мало оснований, ее личный вклад составляет едва ли одну сороковую — пятидесятую долю книги. Это очень краткие описания обстановки, в которой проходили беседы, а также невыразительные, бледные комментарии.
Чтобы читатель мог составить личное мнение о вкладе Р. Уитке в книгу и об уровне ее проникновения в столь не простую политическую жизнь Китая, приведем несколько ее реприз.
«В товарище Цзян Цин, — пишет Р. Уитке, — как ее называли все в Китае, было какое-то особое очарование, которое я почувствовала, находясь рядом с ней. Затем я почувствовала, что расстояние рассеивает это очарование, а в том, что она пишет, этого очарования вообще нет (!). Несмотря на свой возраст, она обладала особой привлекательностью (некоторые могли бы сказать сексуальностью). Ее внушительный монолог сопровождался театральными сменами настроений, от ярости к нежности или к бурному веселью. Она подобна изменчивому облику той революции, которую она возглавляла».
Сексуальность 64-летней Цзян Цин, о которой говорит Уитке, конечно же, явление спорное. Не менее спорно утверждение, что именно она возглавляла «культурную революцию», а не была одной из театрализованных кукол в руках куда более солидного режиссера — Мао Цзэдуна.
Поистине Цзян Цин нашла себе достойного биографа. Как не вспомнить о Мао, который остановил свой выбор на Эдгаре Сноу с его незаурядным литературным талантом и политической проницательностью…
Или вот еще один шедевр — касательно мотивов, которыми руководствовалась Цзян Цин, пригласив Роксану Уитке для развернутого биографического интервью. Оказывается, мотивы, по мнению последней, состояли в желании добиться «признания историей» и в попытке записать свое прошлое таким, каким его знает она одна. «Конечно, — продолжает автор, — Цзян Цин рисковала, предавая все широкой гласности, она бросила вызов концепциям коммунистической эпохи (!)… Вряд ли она стала бы открыто оспаривать аксиому, что массы творят историю и что поэтому следовало бы писать о них. И все же она не могла забыть, что, живя в тени Мао в Яньане, она упустила возможность сделать свое место (!) и свои дела (!) известными».
Выходит, что дело лишь в истории, ради которой Цзян Цин работала в поте лица, надиктовывая Уитке свою биографию — со дня рождения до политического вознесения. А быть может, Цзян Цин преследовала не столь возвышенную цель обрести посмертную известность, но вполне земные надежды — занять опустевшее со времени гибели Линь Бяо кресло преемника Мао Цзэдуна?..
Особенно забавны параллели, которые проводит Р. Уитке между Цзян Цин и Мао Цзэдуном как политическими деятелями. «Цзян Цин и Мао (она смещена, он умер), — пишет Р. Уитке, — неизбежно будут сравниваться как личности и как руководители. Преданность делу (!) была свойственна как ей, так и ему, но контраст был поразителен». В чем же этот контраст? А вот в чем: «Ей не хватало идеологической виртуозности, широты охвата исторического прошлого, сочности, остроты, а также отрешенности, иногда до абсурда (!), поэтической возвышенности, которые изредка смягчали лакированный образ Мао».
Вот так откровение! Все различие между Цзян и Мао как политических деятелей состояло, видите, в ораторском искусстве, а также в способности доводить свое кредо до такого абсурда, который лакирует даже
