качествами: убийство невинных людей, пренебрежение к их нуждам, торопливость, навязывание скачкообразного развития и др., — в большой степени можно было бы отнести к характеристике бывшего руководителя Китая. Кунцзы полагал народ активным соучастником процесса управления, считая главной предпосылкой силы государства доверие народа к своему правителю. Мао же считал народ чистым листом бумаги. Из него, как из воска, можно лепить любые социальные фигуры, на нем можно ставить любые эксперимент!7 («большой скачок», «народные коммуны», «культурная революция» и др.).
Но куда ближе к характеристике Мао стоят модели политического руководства, выработанные теоретиками легистской школы, прежде всего упоминавшимся Хань Фэйцзы. В основу своей концепции он положил государственный интерес абсолютной монархии, которому должны быть подчинены интересы всех групп населения, всего народа. В управлении народом он предлагал исходить из дурных качеств людей, считая, что хорошие, благородные люди являются скорее исключением, чем правилом:
«…Правитель, владеющий искусством управления, не рассчитывает (на людей), случайно оказавшихся хорошими, а идет по пути, непременно дающему успех».
«…Просвещенный правитель делает крутыми свои законы и строгими свои наказания».
«Обучать людей человеколюбию и чувству долга — это все равно, что прельщать людей умом и долголетием. Здравомыслящий правитель не воспримет этого»8.
Эти и подобные им сентенции, несомненно, были близки Мао Цзэдуну, который, как мы видели, уповал прежде всего на силу, на насилие и в управлении государством, и в осуществлении экономических и социальных преобразований. Подобно Хань Фэйцзы, Мао Цзэдун презирал конфуцианский принцип «жэнь», изгонял книжников и интеллектуалов из числа своих помощников, приближал к себе жестких военных и твердых администраторов. Его тезис о великих потрясениях в Поднебесной перекликается с суждениями Хань Фэйцзы о напряженных эпохах, а его стремление к идеологической и внешнеполитической экспансии также сродни утверждению Хань Фэйцзы о том, что «быть властелином Поднебесной (означает) иметь возможность нападать на других».
Но, конечно же, и модель правителя, разработанная легистами, отнюдь не раскрывает натуру Мао Цзэдуна как политического лидера. Она проливает свет лишь на некоторые его черты, которые уходят своими корнями в одну из наиболее влиятельных в Китае традиций управления государством. И это не так уж удивительно, поскольку, как бы ни был современен сегодняшний человек, он является продуктом длительной исторической эволюции.
Что по-настоящему удивительно, так это сходство политического портрета Мао с теми образами, которые 500 лет назад запечатлел на другом конце евразийского континента Никколо Макиавелли. Его модель государя исходит из власти как самоцели. Главное для государя — завоевание и укрепление власти, все остальное подчинено этой задаче. По его словам, государь «должен взять примером лисицу и льва, так как лев беззащитен против сетей, а лисица беззащитна против волков. Следовательно, надо быть лисицей, чтобы распознать западню, и львом, чтобы устрашать волков… Однако необходимо уметь хорошо скрыть в себе это лисье существо и быть великим притворщиком и лицемером: ведь люди так просты и так подчиняются необходимости данной минуты, что, кто обманывает, всегда найдет такого, который даст себя обойти. Наконец, он должен быть всегда готов обернуться в любую сторону, смотря по тому как велят ветры и колебания счастья, и, как я говорил выше, не отклоняться от добра, если это возможно, но уметь вступить на путь зла, если это необходимо»9. И еще: «Князь не должен бояться, что его ославят безжалостным, если он будет держать своих подданных в единстве и верности… гораздо вернее внушить страх, чем быть любимым, если уж без чего-нибудь одного пришлось бы обойтись. Ведь о людях вообще можно сказать, что они неблагодарны, изменчивы, лицемерны, трусливы перед опасностью, жадны до наживы»10.
Любопытное совпадение: Макиавелли рассказывал в «Истории Флоренции» о том, что в древние времена ее руководители раз в шесть-семь лет осуществляли то, что называлось новым захватом власти. Они подвергали избиению людей, которые могли стать конкурентами в борьбе за руководство городом, и тем предотвращали опасность государственного переворота и заговоров. Разве не напоминает это установки Мао Цзэдуна о том, что раз в семь-восемь лет необходимо осуществлять «культурную революцию»?
Макиавеллиева модель, изложенная в максимах «Государя», имеет много общих черт с портретом абсолютного монарха, нарисованного Хань Фэйцзы. Оба они исходили из посылки о дурной природе человека; оба они полагались прежде всего на силу в управлении государством; оба они советовали государю не гнушаться никакими средствами, коль скоро речь идет о единстве, безопасности и величии государства. И если идеальным монархом такого типа для Макиавелли был Чезаре Борджа, то легисты нашли свой образец в лице Цинь Шихуана, методы правления которого значительно ближе стоят к практике Борджа, чем к конфуцианскому идеалу. Мы видим, что традиции имперской власти хотя и имеют, разумеется, свою специфику в разных цивилизациях, тем не менее достаточно близки во всех странах и на всех континентах. И как раз в русле таких традиций, несомненно, находились многие стороны деятельности Мао Цзэдуна, когда речь идет о методах и формах осуществления власти. А лев и лисица, разве они не сродни тигру и обезьяне?..
Но, конечно, и макиавеллиева модель отнюдь не дает нам всех ключей для понимания руководителей такого типа, как Мао Цзэдун. Он являл собой пример руководителя, который опирается на широкую народную массу. Его тезис о «линии масс» — это не просто демагогия, а определенная форма взаимодействия руководителя и народа, форма властвования, предполагающая стимулирование массовой активности в тех областях и в тех направлениях, которые отвечают предначертаниям вождя. Кроме того, Мао Цзэдун сочетал в себе не только качества политического руководителя, но и идеолога, выдвигающего определенные цели по преобразованию общества. Высший государственный интерес у него сочетался с целями крутой ломки общественных отношений и самой психологии народа, призванных в конечном счете обеспечить величие нации и величие государства.
Тогда, быть может, для характеристики Мао Цзэдуна более подходит модель харизматического лидера, выдвинутая Максом Вебером и разработанная дальше его последователями? Упомянем в качестве примера последователя Вебера Омари де Рейнкорхтома, который в своей книге «Грядущие Цезари» писал: «Цезаризм является логическим следствием двух причин: роста мировой империи, которая не может более управляться республиканскими институтами, и постепенного распространения массовой демократии, которая завершается концентрацией верховной власти в руках одного человека»11.
Однако и веберовская модель, на наш взгляд, едва ли полностью применима к Мао Цзэдуну. Имеются определенные черты, которые роднят его с лидерами подобного типа, например установка на единоличную власть, прямая апелляция лидера к массам, фюреризм, претензия на идеологический диктат и др. Но харизматические лидеры появлялись в условиях кризиса республиканской парламентской власти. Они представляли собой альтернативу буржуазно-либеральным лидерам.
Слоит, на наш взгляд, сослаться на суждения двух тончайших исследователей сокровенных тайн природы цезаризма — Уильяма Шекспира и Бернарда Шоу, которые дали в своих великих творениях две противоположные трактовки причин преуспеяния подобного рода вождей. Уильям Шекспир, рисуя образ Юлия Цезаря и в особенности его эпигонов, которых он наблюдал в елизаветинскую эпоху, видел в цезаристах главным образом проявление дурных свойств человеческой природы — непомерного честолюбия, властолюбия, беспринципности. Бернард Шоу возражал Шекспиру, утверждая, что подобный Цезарь никогда не смог бы завоевать симпатии людей и добиться успеха на политическом поприще: «В Шекспире не было Цезаря, как не было его в самою ту эпоху, которую открыл Шекспир, а мы благополучно продолжаем его бытие»… «Шекспир отлично знал слабости человека, но не увидел его силы, его способность быть Цезарем»; «Шекспировский Юлий Цезарь не высказывает ни одной мысли, которая украсила бы заурядного американского политикана из Таммани Холла, — не говоря уже о реальном Юлии Цезаре». Сам Бернард Шоу в своей пьесе «Цезарь и Клеопатра» попытался нарисовать образ идеализированного Юлия Цезаря — тонкого политического мыслителя, деятеля и дипломата, значительно возвышающегося над средой не только своим умом, но и своими нравственными качествами. Только такой Цезарь, по мнению Бернарда Шоу, мог победить Помпея и стать кумиром римского народа.
Бернард Шоу упрекает Шекспира в нарушении исторической правды в изображении не только Юлия
