Вечером раздается стук в дверь комнаты общежития. Смотрю: тот лейтенант пришел со своим другом-однополчанином, уже в походной форме. У товарища голос появился раньше и глухота прошла, но он два дня терпеливо ждал однополчанина, чтобы вместе вернуться в часть.
— Здравствуйте, — говорит лейтенант, — и до свидания. Попрощаться зашли. Как видите, разговор о любви и дружбе придется продолжить все же на бумаге.
— Ну что же, счастливого пути. Не попадайте больше под снаряд, да понадежнее оберегайте свои барабанные перепонки и голосовые связки, коль не хотите лежать в госпитале.
И на нашу долю нередко выпадали испытания. Вот свистят бомбы и рвутся где-то рядом. Взрывной волной гасит лампу под стеклом. Наступает темнота и тишина. Все молчат. А потом торжествуют:
— Перелет! Еще перелет!
Кто знал, что бесполезно проситься на выписку, тот лежал и вздыхал.
Конечно, скучать здесь тоже не приходится. С утра ждут обхода врача, потом начинались перевязки и процедуры, а при дневном свете можно было и почитать. А к вечеру, при мерцающей коптилке, создавалась такая обстановка, которая настраивала на душевные разговоры и воспоминания. К этому занятию подключались почти все, увлеченно рассказывая о себе, о друзьях-товарищах, о военных приключениях. Высказывали сожаление о том, что редко могли вот так же, по душам, побеседовать с врачом и медсестрами.
Верно, врачей больные видели только при обходе да во время перевязок. Постоянное место работы у них — операционная. Зато дежурные медсестры сутками жили в палатах, вместе проводили бессонные ночи, вместе страдали от болей. А это так иногда бывало мучительно! Ведь сестре приходилось болеть за всех сразу. А людей столько, да все с разными характерами и настроениями. Могли покапризничать или по пустякам обидеться и даже нагрубить. Среди них попадались веселые, были и серьезные, кто не принимал шуток. И к каждому надо найти подход, каждого понять, угодить порой, чтобы не обидеть. Все раненые очень чувствительны и наблюдательны. Знали, какая сестра легче делает уколы, у кого легкая рука при снятии приставших к ране повязок. Как врач определял по настроению больных их самочувствие, так и они замечали, с каким настроением приходят в отделение медицинские работники.
В одной из палат у меня состоялся такой откровенный разговор. Тогда я получила печальное известие из дома о трагической гибели старшей сестры Нины. Война уносила из жизни людей не только на фронте, но и в глубоком тылу. Нина работала на заводе и во время происшедшего в цехе несчастного случая погибла, оставив двоих малолетних детей. На дежурство пришла я в подавленном состоянии. Сразу же обратила внимание на то, что в палате необычно тихо. Нет шуток и оживления, как прежде при встрече.
— Почему вы грустные сегодня? Что случилось? — спрашиваю.
— Это вам, сестренка, чувствуется, не до веселья.
— Вот как! У меня все в порядке.
— Э-э, когда вы приходите на смену в хорошем настроении, тогда и нам бывает весело, — говорит пожилой человек.
— Это кому как, — возражает сосед помоложе. — Сестра заходит в палату и идет прямо к твоей кровати. «Как дела?», то да се, спрашивает, а в мою сторону и не посмотрит.
— Мы завидуем тем, кому вы больше уделяете внимания, — признается еще один. — Иногда кажется, кого уважаете, к тем чаще и подходите.
— Вот вы какие! Спасибо за откровенность.
Стою, смотрю на них, слушаю и удивляюсь: по-детски обидчивы. Но замечание-то справедливое.
— Дорогие вы мои, ведь кто-то из вас ранен и болен посерьезнее, а кто-то полегче. Врачи и сестры больше беспокоятся за тяжелых больных, потому и справляются в первую очередь об их здоровье. Понятно?
— Понятно-то понятно. Но нам тоже хочется поговорить с вами. Врачей мало видим, и вы все спешите. Иную смену только с градусником подходите, если нет назначений.
— Хорошо. Все учту на будущее. Исправлюсь, — пообещала я.
Мы понимали, да и сами больные признавались в том, что они привыкали к нам. Особенно к сестрам и няням, кто постоянно находился среди них. Вдали от своих родных они нас считали самыми близкими. Ждали от нас доброго слова и сочувствия. В этом находили какое-то утешение сами и нам, как могли, выражали свою благодарность.
Потом мы не раз заводили разговор на эту тему с девчатами, говорили на конференциях о том, что медработники должны являться к больным в хорошем настроении и что каждый из них ждет нашего внимания: и тот, кто потяжелее, и тот, у кого полегче состояние.
А я после такого разговора твердо усвоила, что свое горе и неприятности надо прятать подальше и непременно перестраиваться, прежде чем войти в палату к больным.
Как вот не подойдешь лишний раз к этому пареньку Коле? Ему семнадцать лет. На фронт пошел добровольцем. В бою получил пулевое ранение в плечо. Пулей задета верхушка легкого и перебита ключица. На легком ему сделали операцию, а руку уложили в гипсовый лонгет. Когда он лежит, больше мучит одышка. А чтобы посидеть, он то и дело просит поднять его и поддержать в этом положении. Разве можно отказать в такой просьбе?
Словно маленький, беспомощный ребенок, уткнется в грудь и дышит. Тяжело дышит. Только и посидеть-то он долго не может. Быстро устает и снова ложится.
— Сестра, напиши… письмо… маме, — просит он, еле переводя дыхание.
Бросаю все. Спешу выполнить и эту просьбу.
— «Дорогая мамочка, — диктует он, — я лежу в госпитале. Только ты не беспокойся — рана у меня не тяжелая. Ранен в правую руку, поэтому сам писать не могу. Пишет медсестра… Мама, я подлечусь немного и снова пойду бить фашистов… А война идет к концу, так что скоро мы с тобой увидимся…
Целую. Твой сын Коля».
Я не вижу строк и букв, которые пишу. Глаза застилают слезы. Больные в палате приумолкли, прислушиваясь к диктанту. Кто-то тяжело вздохнул. У Колиного соседа по койке, пожилого человека, по щекам на подушку покатились слезы.
— Спасибо, сестренка. Теперь подними… Еще хочу посидеть, — с трудом произносит он.
— Давай, Коленька, посидим мы с тобой.
Снова уткнулся в грудь. Может, ему чудится, что он прячется от этих мук в объятиях своей матери? Может, руки сестры напоминают ему материнские? Пусть будет так! Это все, чем еще можно облегчить страдания человеку в его последние минуты жизни.
— Больше ничего не пишите маме… пусть… не знает…
Несколько глубоких, хрипловатых вздохов и судорожные подергивания, как у спящего…
Он и верно, казалось, уснул, прислонившись к моей груди.
А вот этот товарищ не требовал к себе внимания. Его ранение можно было назвать пустяковым по сравнению с другими. Осколком снаряда царапнуло голень. Ходил с палочкой, чуть прихрамывая. Как многие, тоже собирался сбежать в часть. Целыми днями суетился, стараясь помочь сестрам и няням. Веселый и остроумный, он не мог лежать или сидеть без дела. То рассказывал что-нибудь забавное, то от одной кровати шел к другой, чтобы кого-то из больных напоить, а кому-то свернуть «козью ножку».
Утром, возвращаясь из умывальной комнаты, подошел ко мне и как бы между прочим пожаловался:
— Сестрица, у меня почему-то рот плохо стал открываться. Как будто сводит…
Тревога! Это были признаки поражения столбняком.
Немедленно доложила дежурному врачу. Тут же стали принимать срочные меры. Но, к сожалению, человека спасти не удалось.
Столбнячная инфекция развивается настолько быстро, что человек погибал в мучительных судорогах в первые же часы после ее проявления.
Боже мой, можно ли привыкнуть ко всем смертям или хотя бы равнодушней к ним относиться?!
— Доченька, ведь у тебя слез не хватит на всех нас, — уговаривали раненые.
