столкнулся с огромными трудностями. Не хватало помещений для размещения людей. Недоставало медицинского и другого обслуживающего персонала.
Личный состав прилагал все силы, применял весь опыт, полученный за полтора года работы, трудился дни и ночи в течение трех суток.
И лишь несколько дней спустя положение стало выправляться, когда прибыли группа усиления и несколько машин из автобатальона, которые ускорили, эвакуацию раненых.
На полу огромного зала, фойе, широкого коридора какого-то учреждения плотно уложены люди. Осторожно проходит врач приемного отделения, осматривая лежащих, выявляя тяжелых по состоянию, и просит зарегистрировать их в первую очередь. После этого их сразу же уносят в операционную или в перевязочную. Остальные записываются все по порядку. Сортируются лишь истории болезни. Раскладываются отдельно — на больных, контуженных и раненных по профилю ранения. Как можно скорей всех их нужно распределить по местам. Пока они уложены на солому во всей верхней одежде и в обуви, с подложенными под голову шапками или вещевыми мешками. Стонут. Некоторые кричат от нестерпимой боли. Надо спешить. Пробираюсь между ними, сажусь на пол, записываю в журнал лежащих вокруг, заполняю на них истории болезни и опять перехожу на другое место…
Это был самый напряженный момент в работе коллектива, где каждый должен был проявить себя в умении организовать работу — выдать все, чему он научился.
Эвакуация велась также круглосуточно. Иначе было нельзя.
В феврале в этих краях чуть наступало потепление, как снег полностью исчезал. Дороги становились жидкими. Тяжело передвигаться, что пешком, что на машине. Бесконечным потоком идущий транспорт углубляет ямы и ямки. Дорога совсем разбита. А я уже опять сопровождаю колонну машин до эвакогоспиталя. Несмотря на малый ход, людей встряхивает, причиняя боль. Потрясешься по таким ухабам и скажешь поневоле: «Эх, дорожка, фронтовая!»
Головную машину, в кабине которой сижу, ведет молодой шофер из автобатальона. Наконец сворачиваем с главной дороги на проселочную, мягкую, травянистую, по которой не слышно, как идет машина.
Проехав немного, видим: навстречу ползет раненый вражеский солдат. Поднимает руку. Водитель остановил машину. Выходим.
— Зачем же ты шел сюда, — ворчит шофер, — чтобы вот так ползать по чужой земле?
Осмотрела. Ранен в бедро. И, как видно, с повреждением кости. Сидеть не сможет, а положить некуда.
— Что же с ним делать? — задаю себе вопрос.
— Что делать? Все равно места для него нет. Пока оставить придется.
Да, места не было. В кабинах машин сидели раненые и в кузовах, между лежащими, тоже. Объясняю, что заберем на обратном пути.
Душа разрывается, ну как можно оставлять беспомощного человека? Вот пройдут годы, и трудно будет поверить в то, что на этой войне вот так ползали по земле люди.
— Люди. Разве это люди? — не унимался водитель. — Это же фашисты. Их никто сюда не звал. Вот и пусть подождет. Пусть еще поразмыслит своими мозгами, зачем к нам пришел.
Дорога шла пологим спуском, и неожиданно мы оказались на краю крутого оврага.
— В чем дело? — удивился шофер. — Была дорога как дорога. Через такой овраг никакая машина не пройдет.
И верно, спуститься по крутому склону можно только кубарем, а выбраться вообще невозможно. Что здесь происходило?
— Ты посиди, сестренка, а я пойду посмотрю, где можно проехать.
Водитель отошел метров на десять вдоль оврага, как вдруг машина заскользила вниз по жухлой траве, только что освободившейся от снега.
Что делать? Кричать? Напугаю лежащих в кузове. Рванула ручку тормоза и держу что есть силы. Машина остановилась. Но мне казалось, что ненадежно. Вдруг не выдержит тормоз.
Парень то ли уловил шум, то ли почувствовал неладное, обернулся и со всех ног пустился обратно.
Испуганный, бледный влез он в кабину. С трудом вывел машину из опасного положения.
— Болван! — выругал он себя. — Как это я… Спасибо тебе. Выручила. Не растерялась.
— Да, «не растерялась» тебе. Без памяти была. Чуть успела за рычаг взяться.
— Как узнала, за какой надо взяться?
— Часто ездить приходится. Привыкла уже, изучила. Доверили бы повести машину, — наверное, смогла.
— Кошмар! Представляешь, что могло произойти?
— Ладно, обошлось и молчи. Поехали.
— Вначале выйди, посмотри, что делается в овраге.
Внизу, на глубине до ста или более метров, лежали десятки трупов вражеских солдат. По-видимому, отступая, не успели похоронить погибших. Возможно, и раненый, попавший навстречу, выполз из этой ямы. И еще можно было предположить, что по этой дороге на санях спускали в овраг трупы, а потом их подбирали и готовили к захоронению…
— Боже мой, что же это делается вокруг? — не выдержала я. — И кому все это надо, чтобы так мучились и гибли люди?
— Гитлеру, конечно. Кому же еще?
— Посмотрел бы он, что стало с его храбрым войском! Какие почести заслужили его преданные солдаты!..
Следовавшие за нами машины стояли на некотором расстоянии. Водители сидели за рулем и покуривали в ожидании, куда же еще заведет их направляющая машина. И, кажется, не заметили чуть было не случившегося ЧП.
Заглянула в кузов. Раненые тихо о чем-то переговаривались.
— Как делишки? — спросила как можно повеселее. — Не замерзли?
— Нет, сестрица, все в порядке.
— Хорошо. Потерпите немного. В тупике оказались. Сейчас выберемся и скоро будем на месте.
С трудом отыскали малообъезженную дорогу, которая вела к железнодорожному разъезду, где стоял эвакогоспиталь.
Сдав раненых, повернули назад.
Гитлеровского солдата на дороге не оказалось. Наверное, специальные части подобрали. Ну и пусть! Без него гадко на душе. Он первый испортил настроение. Потом эта свалка трупов. И долго не могла успокоиться от пережитого у оврага.
Вернулась и направилась к палатке, что стояла во дворе. Там дежурила Валя Бабынина. Давно ее не видела. Захотелось с ней поговорить.
Вышла она, как всегда, веселая и жизнерадостная. И, как всегда, в белоснежном разглаженном халатике и такой же косыночке, из-под которой выглядывали темно-каштановые локоны.
— Ой, Валечка, какая ты нарядная! Хотела поведать тебе о новых приключениях, от которых скребет на душе, а как увидела тебя, сияющую, так сразу настроение изменилось.
— А я тебя сейчас огорчу. Шура Гладких заболела. Ее с высокой температурой в терапевтический госпиталь отправили. А потом демобилизуют, сказали.
— Что-то серьезное?
— Пока подозрение на туберкулез легких.
— Вот как! Что значит не жалеть себя. Она же часто простуженная и с повышенной температурой не отходила от операционного стола. Жаль, что перед отъездом даже не увиделись и не попрощались.
Подошел замполит и «обрадовал».
— Снова готовься в дорогу. Полетишь на самолете до Ярославля. Будешь сопровождать тяжелораненого генерала.
— Есть готовиться в дорогу! — ответила я.
— Везет тебе на путешествия, да еще с приключениями, — посочувствовала Валя.
