А потом, позвольте мне вот чего спросить. Почему, коли вся Америка уже целиком и полностью обуяна Девчонкой, мы про нее почти ничего не знаем? Почему она не украшает обложку «Тайма» с залихватской биографией внутри? Почему не было ни единой большой статьи в «Лайф» или «Пост»? Очерка в «Ньюйоркере»? Почему «Шарм» или «Мадемуазель» еще не воспели ее карьеру на своих страницах? Пора не настала? Чушь собачья!
Почему ее до сих пор не зацапали киношники? Где ее «пара слов для наших радиослушателей»? Почему мы не видим, как она целует кандидатов на предвыборных гонках? Почему ее ни разу не выбирали королевой той или иной фигни, как это у нас полагается?
Почему мы не можем прочитать о ее вкусах и увлечениях, взглядах на положение в России? Почему репортеры не возьмут у нее, наряженной в кимоно, интервью на распоследнем этаже самого развысоченного отеля в Манхэттене и не расскажут нам, что у нее за приятели?
И наконец, — а это уже посерьезней всего будет, — почему ее никогда не рисовали и не писали маслом?
Нет-нет, точно не рисовали. Если б вы хоть чуток разбирались в коммерческой живописи, вы бы сразу это просекли. Любой такой, пусть даже и самый распрекрасный рисунок сделан с фотографии. Ни за что не подумаешь? А то! На этом деле самые спецы сидят. Но факт есть факт.
А теперь я вам отвечу на все эти «почему». Да потому, что хоть сверху донизу перерой весь мир рекламы, новостей и бизнеса, все равно не сыщешь ни единой живой души, которая знает, откуда эта Девчонка взялась, где живет, чем занимается и даже как ее звать.
Вы дальше слушайте. Больше того, ни единая-разъединая душа даже никогда ее просто не видела и не видит — не считая одного несчастного бедолаги-фотографа, который заколачивает на ней такую монету, какую за всю жизнь не надеялся заработать, и который до смерти перепуган и зашуган каждую минуту на дню.
Нет, и малейшего представления не имею, кто он такой и где у него студия. Но я точно знаю, что такой человек должен быть, и даю голову на отсечение, что чувствует он себя именно так, как я только что сказал.
Да, вообще-то я смог бы ее найти, если б постарался. Хотя точно не уверен — наверное, сейчас она стала поосторожней. Да и потом, у меня нет на это ровно никакого желания.
А, крыша у меня поехала, говорите? Таких вещей в наш атомный век просто не бывает? Люди не могут так надежно спрятаться от всех, даже Гарбо?
Ну что ж, мне довелось узнать, что все-таки могут, потому что в прошлом году я и был тем самым несчастным бедолагой-фотографом, про которого вам тут толкую. Да-да, в прошлом году, в сорок седьмом, когда Девчонка и выплеснула первую порцию своей отравы на наш славненький городок, который хоть и вырос давно, да ума не нажил.
Да-да, я в курсе, что вас тут в прошлом году не было и вы ничего про это не слыхали. Даже Девчонке пришлось начинать с малого. Но если вы пороетесь в подшивках местных газет, то найдете кое- какую рекламу, а я вам потом могу показать несколько сохранившихся витрин — по-моему, в «Грации» так свою и не сменили. У меня у самого была целая гора фотографий, только я их все пожег к чертовой матери.
Да, свое я получил и обрезал концы. Получил, конечно, не столько, сколько любой другой фотограф на моем месте, но на жизнь до сих пор хватает, и на виски, как видите, тоже. К деньгам она относилась довольно забавно. Я еще про это расскажу.
Но сперва представьте меня в сорок седьмом. У меня была студия на четвертом этаже в Хаузер- билдинг прямо через перекресток от парка Ардлейна.
В свое время я работал на студию Марша-Мейсона, пока не наелся от пуза и не решил попытать счастья в одиночку. Домишко был, чего греха таить, настоящая крысиная дыра — вовек не забуду, как там ступеньки скрипели, — но там было дешево, а свет естественный.
Дела шли паршиво. Я днями напролет шатался по заказчикам и рекламным агентствам, и хоть против меня лично никто ничего не имел, снимки почти никогда не подходили. Я был на грани самой настоящей нищеты. Я задолжал за студию. Черт, у меня даже не было денег, чтоб завести девчонку!
Все это произошло одним темным пасмурным вечером. В доме была жуткая тишина — эти гады даже при том, что жильцов кот наплакал, жмотились плату урезать! Я только что закончил печатать несколько фоток, которые рассчитывал на свой страх и риск толкнуть в «Грацию» (они дамские пояса делают), бассейну Баффорда и «Спортплощадке» — для тех эдакая насквозь дутая пляжная сценка. Моя модель только что ушла. Мисс Леон такая. Вообще-то она преподавала гражданское право в старших классах, а мне позировала на стороне, тоже исключительно на свой страх и риск. Едва поглядев на отпечатки, я понял, что мисс Леон вряд ли прокатит в «Грации» — или мои фотографии в принципе. День пошел коту под хвост, и я решил сворачиваться.
И тут четырьмя этажами ниже хлопает дверь, на лестнице слышатся шаги и входит она.
Она была в дешевом, таком сверкающем платье. В черных туфельках. Без чулков. И если не считать серого драпового пальтишка, которое она перекинула через локоть, ее худосочные ручонки были совершенно голые. Ручки у нее довольно худенькие, сами видели, или теперь вы такого просто не замечаете?
Тонкая шейка, исхудалое, чуть ли не изможденное личико, беспорядочная копна темных волос, а из-под нее глядят голоднейшие глаза во всем мире.
В том-то и причина, что сегодня она всю страну положила на лопатки, — в этих глазах. Вульгарности ни капли, но во взгляде такой голод, в котором и секс тебе, и еще что-то побольше, чем секс. Это как раз то, что каждый ищет еще с ноль тысяч ноль первого года, — чего-то чуток побольше, чем просто секс.
И вот, парни, я наедине с Девчонкой, в своей полутемной конторе в практически безлюдном доме. Ситуация, которую миллионы американцев мужского пола наверняка не раз рисовали себе в голове с теми или иными сочными подробностями. И что же я чувствую? Жуткий испуг.
Я знаю, что секс может быть пугающим. Этакий холодок в животе и буханье сердца, когда вы остаетесь наедине с девушкой и чувствуете, что пора бы ее и потрогать. Но если в тот раз и присутствовал секс, то на него накладывалось и что-то другое.
По крайней мере, о сексе я тогда не думал.
Помню, что резко отпрянул, а рука у меня так дернулась, что фотографии, которые я смотрел, разлетелись по полу.
И вроде голова слегка закружилась, будто из меня что-то вытянули. Только самую малость.
Вот и все. Потом она открыла рот, и на некоторое время все вошло в норму.
— Гляжу, вы фотограф, мистер, — говорит она. — Не нужна ли вам, часом, модель?
Голосок у нее был не сильно культурный.
— Сомневаюсь, — отвечаю я, подбирая снимки. Понимаете, с ходу она меня не особо-то вдохновила. Коммерческие перспективы, которые сулили ее голодные глазки, засечь я еще не успел. — А раньше-то вы чем занимались?
В общем, выдает она мне какую-то довольно туманную историю, я начинаю проверять ее знание посреднических агентств, студий, расценок и всего такого прочего и довольно скоро ей говорю:
— Послушай-ка, да ты ведь в жизни не позировала фотографу. Ты просто замерзла и зашла погреться.
Ну, она соглашается, что это более-менее так.
На протяжении всего нашего разговора у меня было чувство, что она как бы нащупывает дорогу, словно человек в незнакомом месте. Не то чтобы она была не уверена в себе или во мне — скорее, во всей ситуации в целом.
— И ты думаешь, кто угодно может позировать? — спрашиваю я жалостливо.
— А то! — говорит она.
— Послушай, — говорю, — фотограф может отправить в корзину дюжину негативов, чтоб вышло более-менее человеческое изображение обычной женщины. И сколько же, по-твоему, придется выбросить, чтоб получить действительно живую, эффектную фотку?
— По-моему, я справлюсь, — говорит она.
В общем, надо было мне сразу дать ей хорошего пинка. Может, меня восхитила невозмутимость, с
