ладонь была в крови.
— Я ненароком порезался, — сказал я.
Джон с изумлением воскликнул:
— Черт! Я тоже! Сам не пойму как.
Тем временем лакей вытащил из кармана платок и тоже обтер руку. Я заметил на его платке кровь.
Мы с Джоном вернулись в комнату в башне и вымыли руки. Однако ни он, ни я не обнаружили у себя ни царапины, ни пореза. Убедившись в этом, мы оба, словно по молчаливому согласию, не возвращались к этой теме. В моей душе зародились смутные подозрения, которые я гнал от себя прочь. То же, как я догадывался, происходило и с Джоном.
После обеда жара и духота стали нестерпимыми: гроза, которую мы ждали, все еще не разразилась. Большинство присутствующих, среди них Джон Клинтон и я, расположились на лужайке, где днем пили чай. Было очень темно, ни мерцание звезд, ни лунный луч не проникали сквозь густую завесу облаков. Мало- помалу компания наша редела, женщины отправились спать, мужчины разбрелись кто в курительную, кто в бильярдную, и к одиннадцати часам в саду остались только я и мой приятель. Весь вечер мне казалось, что он чем-то встревожен, и, едва мы остались одни, Джон заговорил:
— У слуги, который помогал нам снять картину, рука тоже была в крови, ты заметил? Я только что спросил его, не поранился ли он.
Он ответил, что сначала так и подумал, но потом не нашел никаких следов пореза. Тогда откуда кровь?
Запретив себе думать о случившемся, я потерял всякое желание обсуждать этот вопрос, особенно перед сном.
— Не знаю, — ответил я, — да и знать не хочу, коль скоро портрет Джулии Стоун больше не висит у меня над кроватью.
Джон поднялся.
— Но все это очень странно, — заметил он. — Гляди, сейчас ты увидишь еще одну странную вещь.
Пока мы беседовали, его пес, ирландский терьер, выбежал из дома. Дверь, ведущая в зал, была распахнута, и яркая полоса света тянулась через лужайку до чугунных ворот, за которыми в высокой траве рос каштан. Я обратил внимание, что шерсть у терьера от ярости и страха встала дыбом, он глухо рычал, словно собирался на кого-то броситься. Даже не взглянув на меня и своего хозяина, он медленно и настороженно крался к воротам. Там он на секунду замер, глядя через прутья и не переставая рычать. Но неожиданно отвага покинула его, он взвыл и опрометью бросился в дом, странно припадая к земле.
— И так по многу раз в день, — сказал Джон. — Что-то такое там есть, что его приводит в ярость и пугает.
Я подошел поближе и выглянул за ворота. В траве что-то шуршало, и вскоре до моих ушей донесся непонятный звук. Однако через секунду я понял: это мурлычет кошка. Я чиркнул спичкой и увидел огромного дымчатого персидского кота, который с гордо задранным хвостом возбужденно ходил кругами прямо за воротами, высоко поднимая лапы. Его глаза сверкали, он то и дело опускал морду в траву и фыркал.
Я засмеялся.
— Боюсь, тайне конец, — сказал я. — Здесь огромный кот в одиночку празднует Вальпургиеву ночь.[4]
— Это Дарий, — отозвался Джон. — Он проводит здесь полдня и всю ночь. Но это не конец собачьей тайны, потому что Тоби и Дарий неразлучные друзья, а начало кошачьей тайны. Что здесь делает кот? И почему Дарий доволен, а Тоби до смерти напуган?
Тут в моей памяти ожили жуткие подробности моего сна, когда мне привиделся за воротами, как раз на том месте, где сейчас кружил кот, белый надгробный камень со зловещей надписью. Но не успел я собраться с мыслями, как хлынул проливной дождь, и в тот же миг огромный кот протиснулся сквозь прутья ограды и пулей помчался по лужайке к дому. Там он уселся в дверях, напряженно вглядываясь в темноту. А когда Джон слегка подтолкнул его, чтобы закрыть дверь, кот зашипел и ударил его лапой.
Без портрета Джулии Стоун комната в башне уже не внушала мне прежних опасений, и, когда я, усталый и сонный, улегся в постель, загадочный случай с кровью на руках и необычное поведение кота и собаки уже не вызывали во мне ничего, кроме любопытства. Последнее, что я увидел перед тем, как задуть свечу, была пустая стена возле моей кровати. Там, где раньше висел портрет, на фоне выгоревших обоев выделялся прямоугольник темно-красного цвета. Я задул свечу и мгновенно уснул.
Проснулся я столь же мгновенно из-за того, что в лицо мне словно бы ударил яркий свет, хотя, когда я открыл глаза, стояла кромешная тьма. Я прекрасно понимал, где нахожусь: в комнате моих снов, но страх, который я испытывал прежде, не шел ни в какое сравнение с тем леденящим ужасом, который охватил меня теперь. В следующий миг ударил гром, но, сколько я ни убеждал себя, что меня разбудила вспышка молнии, сердце мое бешено колотилось. Я чувствовал, что в комнате кто-то есть, и, защищаясь, инстинктивно вытянул вперед правую, ближнюю к стене руку — и наткнулся на раму от портрета.
Я как ужаленный вскочил с кровати, опрокинув стоящую рядом тумбочку, и услыхал, как часы, свеча и спички упали на пол. Но свеча не понадобилась, потому что небо прорезала ослепительная вспышка молнии, осветив портрет миссис Стоун. И хотя комната сразу же погрузилась во тьму, в свете молнии я успел различить еще кое-что: перегнувшись через спинку кровати, на меня глядел призрак, закутанный в испачканную землей белую ткань. Лицо было лицом с портрета.
И снова прогрохотал гром, затем в наступившей тишине я услыхал слабый шорох приближавшейся фигуры и — что еще ужаснее — ощутил запах тления и распада. Вдруг холодная рука обвила меня за шею и учащенное нетерпеливое дыхание раздалось над ухом. И хотя я мог видеть, слышать, обонять и осязать это чудовище, я понимал, что оно явилось мне из иного мира. Затем знакомый голос произнес:
— Я знала, что ты придешь в комнату в башне. Я долго ждала. И наконец ты пришел. Этой ночью мой праздник, а скоро мы будем праздновать вместе.
Частое дыхание послышалось еще ближе, я ощутил его на затылке.
И тут сковавший меня ужас пробудил яростный инстинкт самосохранения. Я начал бешено отбиваться — и что-то мягкое, испустив звериный писк, с глухим стуком упало подле меня. Я кинулся к дверям, чуть было не упал, споткнувшись о то, что лежало на полу, каким-то чудом нашел дверную ручку. Через секунду я был уже на лестнице и захлопнул за собой дверь. И тут же услышал внизу скрип двери и увидел бегущего вверх по лестнице Джона Клинтона со свечой в руке.
— В чем дело? — спросил он. — Я спал прямо под твоей комнатой и вдруг услышал дикий шум, будто… Боже, да у тебя все плечо в крови!
Потом он мне рассказывал, что я стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, белый как мел, с кровавым отпечатком руки на плече.
— Оно там, в комнате, — прошептал я. — Верней, она. Портрет тоже висит на прежнем месте.
Джон расхохотался.
— Дружище, — сказал он, — тебе приснилось.
Он отодвинул меня в сторону и распахнул дверь, а я, скованный страхом, так и стоял на месте, не в силах задержать его, не в силах пошевелиться.
— Тьфу, что за мерзкий запах! — произнес он.
Затем настала тишина. И хотя дверь была открыта, Джон находился вне поля моего зрения. Через секунду он вышел, такой же белый, как я, и торопливо затворил за собой дверь.
— Верно, портрет на прежнем месте, — сказал он, — а на полу валяется что-то такое… что-то измазанное землей, вроде того, в чем хоронят покойников. Пошли отсюда, быстро!
Не знаю, как мне удалось спуститься вниз. Меня трясло крупной дрожью, я совершенно лишился сил, не столько физических, сколько душевных, и моему приятелю, который то и дело испуганно оглядывался назад, не раз пришлось поддерживать меня, чтобы я не свалился с лестницы. Однако нам удалось благополучно добраться до его комнаты этажом ниже, и там я рассказал ему все, что здесь описал. Конец этой истории можно изложить в нескольких словах. Вероятно, некоторые из моих читателей уже догадались, в чем дело, припомнив странный случай, который лет восемь назад произошел на кладбище в
