отметин — явный след человеческих зубов.
— Он искал яремную вену, — сказал Тэвернер. — Ваше счастье, что он не успел прокусить кожу.
— Я спросила: «Дональд, что ты делаешь?» Наверное, мой голос привел его в чувство, потому что он отскочил от меня и бросился в кусты. Мальчики хотели его догнать, но не нашли. Больше мы его не видели.
— Полагаю, вы обратились в полицию? — спросил Тэвернер.
— Папа сказал полицейским, что кто-то пытался залезть в наш курятник, но никого не нашли. Понимаете, я ничего не сказала им о Дональде.
— И вы разгуливаете в одиночку по полям, зная, что он прячется где-то неподалеку?
Девушка кивнула.
— Советую вам не делать этого, мисс Уайнтер. Этот человек крайне опасен, особенно для вас. Мы отвезем вас домой на машине.
— Вы думаете, он сошел с ума? Я тоже так думаю. Наверное, он понял, что теряет рассудок, и разорвал помолвку. Доктор Тэвернер, неужели его нельзя вылечить? Мне кажется, Дональд не болен, тут что-то другое. У нас когда-то была сумасшедшая служанка, так она была явно больна, изнутри — если вы понимаете, о чем я. А с Дональдом все иначе. Он, конечно, болен, но им словно кто-то управляет снаружи, понимаете?
— Вы дали совершенно точное описание симптомов психического расстройства, обычно называемого «одержимостью дьяволом», — заметил Тэвернер.
— Значит, Дональда можно спасти? — оживилась девушка.
— Я сделаю все, что в моих силах, если вы приведете его ко мне.
На следующий день в нашей приемной на Харлей-стрит привратник сделал запись о визите капитана Дональда Крейги. Капитан оказался на редкость обаятельной личностью — один из тех нервных и впечатлительных людей, которых называют творческими натурами. В здоровом состоянии он, вероятно, был очень приятным человеком, однако в тот день к нам явился мрачный, угрюмый тип.
— Не будем терять времени, — сказал он. — Берил нажаловалась вам на меня? Из-за кур.
— Она сказала, что вы пытались ее укусить.
— Она говорила, что я и кур перегрыз?
— Нет.
— Странно, ведь я их в самом деле перегрыз.
Наступила тишина. Затем доктор Тэвернер спросил:
— Когда это у вас началось?
— После контузии. Меня выбросило из траншеи и здорово тряхнуло. Слегка отшибло мозги, в госпитале десять дней провалялся, а потом это и началось.
— Скажите, вы боитесь крови?
— Не очень. В общем, в обморок не падаю. На войне к крови быстро привыкаешь, рядом всегда кого-нибудь ранят.
— Или убивают, — быстро сказал доктор Тэвернер.
— Да, или убивают, — согласился пациент.
— Значит, вам постоянно хочется крови?
— Вроде того.
— И как же вы выходите из положения? С помощью недожаренного мяса и тому подобного?
— Нет, мясо мне ни к чему. Ужасно в этом признаться, но меня привлекает только свежая кровь — та, что вытекает из жил жертвы.
— Ах, вот как! — отозвался доктор. — Это другая история.
— Я так и думал. Плохо мое дело.
— Напротив! Все, что вы мне только что рассказали, звучит весьма обнадеживающе. У вас наблюдается не жажда крови вследствие некоего внешнего психического воздействия, а тяга к живой плоти, что относится к иному заболеванию.
Крейги вскинул голову.
— Вот именно. Хорошо, что вы мне все объяснили, а то я не знал, что и думать.
Было заметно, что простые и ясные слова доктора подняли его авторитет в глазах пациента.
— Я бы хотел, чтобы вы на время остались у меня в клинике, под моим личным наблюдением, — сказал доктор Тэвернер.
— Я не против, но сначала вы должны узнать еще кое-что. Понимаете, у меня начал меняться характер. Сначала мне казалось, что кто-то управляет мной со стороны, а теперь он вроде как сделался частью меня: я ему отвечаю, помогаю и стараюсь угодить, но так, чтобы самому не вляпаться в историю. Я потому и побежал в курятник, когда залез во двор Уайнтеров, — испугался, что потеряю контроль над собой и наброшусь на Берил. Что я и сделал, потому что куры не помогли. Наоборот, мне стало хуже, «это» сделалось сильнее, когда я ему поддался. Я вижу только один выход — покончить с собой, да не могу решиться. Боюсь, что после смерти встречусь с «ним» лицом к лицу.
— Не надо бояться клиники, — сказал Тэвернер. — Мы будем за вами присматривать.
Когда капитан ушел, доктор спросил меня:
— Вы когда-нибудь слышали о вампирах, Роудс?
— Слышал — ответил я. — Когда у меня была бессонница, я усыплял себя книгами о Дракуле.
— Перед вами прекрасный образец. — Доктор Тэвернер кивнул на дверь, в которую только что вышел капитан.
— Вы хотите сказать, что собираетесь отправиться в Хиндхед и заняться этим отвратительным случаем?
— Почему же отвратительным, Роудс? Душа этого человека попала в ловушку. Конечно, его душа может оказаться не такой уж светлой, но все же это душа, живая душа. Нужно освободить ее, и она очистится сама собой.
Я всегда восхищался тем, какую удивительную терпимость и жалость доктор Тэвернер проявлял к человеческим слабостям.
«Чем глубже вы погружаетесь в исследование природы человека, — сказал однажды доктор, — тем менее склонны презирать людей, ибо понимаете, сколько им приходится страдать. Люди поступают плохо не потому, что им так нравится, а потому, что выбирают меньшее из зол».
Через пару дней меня вызвали, чтобы принять нового пациента. Это был Крейги. Остановившись перед входной дверью, он застыл на месте, словно приклеился к дверному коврику. Он явно стыдился самого себя, и мне не хватило духу прикрикнуть на него, что в данной ситуации было бы вполне объяснимо.
— У меня такое чувство, словно я лошадь понукаю, а она не идет, — сказал он. — Хочу войти, да не могу.
Я позвал доктора Тэвернера. При виде его капитан оживился.
— Ох, — сказал он, — как увижу вас, сразу легче становится. Даже с «ним» могу справиться.
С этими словами он расправил плечи и перешагнул порог. Освоившись в клинике, он как будто позабыл о своих мучениях и казался совершенно счастливым. Берил Уайнтер потихоньку от своих родных навещала его почти ежедневно и очень старалась приободрить, да и сам Крейги, судя по всему, быстро шел на поправку.
Однажды утром я прогуливался со старшим садовником по дорожке сада, обсуждая новые посадки. Мой собеседник обронил фразу, которая припомнилась мне немного позднее:
— Как по-вашему, сэр, всех немецких военнопленных вернули домой? А вот и нет. Прошлой ночью я видел одного у нас в саду, возле дома. Никогда бы не подумал, что снова увижу их проклятую серую форму.
Я понимал его негодование: он побывал в немецком плену, а такие воспоминания не меркнут.
Вскоре я забыл о словах садовника, но через несколько дней мне пришлось их вспомнить. Одна из пациенток подошла ко мне и сказала:
