— Это кто? Шевчук?
— Это я, Сотенский… Шевчук дрыхнет.
— Бросьте, мужики, я не дрыхну. Ни черта они с нами не сделают… Только бы не заболеть…
— Михаил Федорович, уснул?
— Да разве с вами, чертями, уснешь.
— Правда, мужики, давайте спать…
Разве уснешь. Черт его знает, почему вспомнил Закутного. Появился в Вустрау перед отправкой:
— Здравствуйте, Михаил Федорович!
— Что тебе?
— Поговорить надо.
— Говори.
— Напрасно вы, Михаил Федорович, от предложения Андрея Андреевича Власова отказываетесь. Что вам, две жизни отпущено? Как всем — одна… Вас ее лишить каждую секунду могут.
— Тебя Власов прислал?
— Нет, по собственной инициативе… Жаль мне вас… Погибнете.
— Себя жалей, Закутный.
— Значит, решительно — не пойдете к нам?
— Ну что ты пристал, как банный лист…
Закутный посидел еще немного, попытался анекдот про Геббельса рассказать, а в глазах тоска, вид жалкий, пришибленный…
А до Закутного приезжал Малышкин. Когда он был начальником штаба 19-й армии, Лукин называл его просто Василием Федоровичем. А сейчас никак называть не хотел, даже по фамилии.
— Здравствуйте, Михаил Федорович!
— Здравствуйте. Вы по делу ко мне?
— Да так, ничего особенного. Приехал на вас, Михаил Федорович, посмотреть. Как вы тут…
— Смотрите.
— Как здоровье, Михаил Федорович?
— Жив.
Посидел Малышкин на табуретке, повздыхал:
— Помните, Михаил Федорович, как мы с вами в окружении…
— Что еще у вас ко мне?
— Ничего особенного. Прощайте, Михаил Федорович. Может, больше не увидимся.
— Возможно… Что еще?
— Простите меня, Михаил Федорович.
— Я не судья и не родитель вам.
— Горько мне, Михаил Федорович, за мою ошибку.
— Вы это ошибкой называете?
— Горько, Михаил Федорович…
— И давно вы так думать начали?
— Давно… Не хотелось сознаваться… Стыдно…
— Странная у вас логика! Изменять Родине не стыдились, сапоги Гитлеру лизать не стыдились…
— Ну что ж, добивайте меня, Михаил Федорович!
— Сами себя добили, уничтожили.
— Что мне делать, Михаил Федорович?
— Личное оружие вам немцы доверили?
— Нет.
— Жаль. А то бы пулю в висок. Впрочем, можно под поезд, можно с моста… На крайний случай веревка…
— Не спите, Михаил Федорович?
— Да разве уснешь, Иван Павлович.
— Как будто светает?
— Вроде. Придумали, мерзавцы, окна синей краской замазать.
— Как в холерном бараке.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА МАРТЫНОВА
После неудачного визита Власова к Гиммлеру в июле 1944 года прошло около двух месяцев. Из канцелярии начальника главного управления имперской безопасности, из штаба главнокомандующего резервной армией (а Гиммлер получил и эту должность) ни слова о том, когда же рейхсфюрер СС изволит принять присягнувшего на верность фюреру и Великой Германии генерала Власова.
До меня доходили сведения о том, какие меры принимал Власов, чтобы обратить на свою персону внимание «третьего человека рейха» — слал телеграммы с поздравлениями по любому поводу, ночи напролет обсуждал с Аделью Белинберг, каким образом склонить «дорогого Генриха» на встречу, ругался с Фердинандом: «Где же ваши связи, господин оберштурмбанфюрер?» Даже, рассказывал мне Закутный, орал на Фердинанда по-русски: «Не люблю трепачей!» А братец молчит, жаль, видно, сестрицу обижать.
Каждую неделю Власов ездил к Майкопскому, то один, то с Жиленковым. «Главный политический советник» потом рассказывал: «Ой, как хочется нашему Андрюше с Гиммлером увидеться. Облизал всего Майкопского: «Друг, помогай, выручай!» Майкопский, понятно, старается, но и он пока ничего поделать не может, обстоятельства выше его возможностей».
И вдруг — герр Генрих Гиммлер желают видеть герра Власова.
Как все они обрадовались! Как обрадовался и заважничал сам Власов!
О подробностях встречи я узнал от Закутного, он как член «Русского комитета» был приглашен на совещание, которое Власов созвал на другой день по возвращении из ставки Гиммлера.
— Я вам доверяю, господин Никандров, государственную тайну двух государств — Великой Германии и России… Чтобы никому ни слова… Не нравится мне Андрей Андреевич — человек серьезный, а ведет себя несерьезно. Ну что это такое — созвал руководящий состав комитета: меня, Малышкина, Жиленкова, Трухина — одним словом, всех и вместо порядочного доклада, которого мы от него ожидали, он стоит, руки потирает и никак, извините, со своей физиономии не может улыбку убрать. «Теперь, говорит, наше дело в шляпе!» Ну скажите, ради бога, можно так серьезное совещание открывать?! «А вы знаете, герр Гиммлер совсем не такой, как я думал…» А какое дело Гиммлеру, что ты о нем думал! Важно, что он о тебе думает! «Обходительный человек, очень обходительный, в обращении очень даже приятный». И сует нам фото — он и Гиммлер стоят, за руки держатся. «Нас вдвоем сфотографировали и, представьте, не успели мы беседу закончить — пожалуйста, на память карточка». Спасибо Жиленкову, он Андрея Андреевича немного, слегка одернул: «Карточку мы опосля посмотрим, вы расскажите, о чем разговор велся?» Андрей Андреевич рассердился: «Все в свое время, господин Жиленков!» Генералом не назвал, Георгием Николаевичем тоже — господин Жиленков! «Все в свое время». Однако ж помогло, карточку отложил. «Господин Гиммлер сказал, что, по его мнению, отдел пропаганды вооруженных сил не смог организовать русских для совместной борьбы с большевизмом и теперь он сам будет лично руководить всем делом… А практическое руководство возложено на обергруппенфюрера СС Готтлиба Бергера. Я его видел… Человек вполне интеллигентный и в то же время решительный…» Я сижу и думаю: «Черт с его интеллигентностью, ты нам про дело расскажи».
Закутный говорил долго. Только и слышалось: «Я сказал… Я ему… Я подумал», но я все же, хотя и с трудом, уяснил, что Гиммлер предложил Власову вместо «Русского комитета» создать новую организацию, которая должна объединить различные антисоветские комитеты — грузинский, украинский, туркестанский, прибалтийский и все белоэмигрантские учреждения. Гиммлер разрешил Власову создать пять дивизий и
