собрание, благо день был воскресный.
Председательствовал профессор Берлов. Он постучал карандашом, успокаивая зал.
— Господа! Прежде чем начать обсуждение весьма важного, я бы сказал, волнующего нас очень трудного вопроса, разрешите представить председателя Иваново-Вознесенского губернского исполкома Михаила Васильевича Фрунзе…
Все с любопытством смотрели на «красного губернатора».
— Михаил Васильевич просит разрешить произнести несколько слов. Ваше мнение, господа?
Берлов обвел взглядом присутствующих. Никто не возражал.
— Пожалуйста, Михаил Васильевич.
Фрунзе встал, тихо сказал Берлову: «Благодарю!» Это понравилось.
— Наш город стал губернским совсем недавно. До этого он именовался «безуездный город» Шуйского уезда Владимирской губернии. Город наш большой, но неуютный, грязный и дымный. Сейчас дыма меньше, фабрики стоят — нет ни топлива, ни хлопка. Ни одного высшего учебного заведения у нас нет.
— Расскажите, что у вас есть, кроме грязи и дыма! — раздраженно выкрикнули из заднего ряда.
— Я уже сказал, — улыбнулся Фрунзе, — дыма тоже нет. Есть школа колористов, коммерческое училище, гимназии — мужская и женская, реальное.
— Это все?
— Это не так мало для «безуездного города». Но для губернского маловато. И дело не в титуле нашего Иваново-Вознесенска… Губернский он или уездный, он центр большого фабрично-заводского района, и у него интересное будущее. У нас появятся новые заводы, электростанции — нам нужны специалисты.
Слушали внимательно. По одежке — солдат, рядовой, а лицо интеллигентное, приятное, говорит хорошо, не заискивающе и не грубо.
— Спокойной жизни не обещаю. Роскошных условий тоже не обещаю, — и улыбнулся приветливо, доверительно, — не только роскошных, прошу простить за оговорку, даже обыкновенных, нормальных. Обещаю одно — жить пока будете тесно, разместим институт в двух-трех местах, в тесноте, но не в обиде. Говорят, герой тот, кто первым поднимется из окопа в атаку. К этому броску человек, сам подчас не сознавая, готовится всю жизнь, Но есть другое геройство — ежедневно, ежечасно трудиться, иногда и очень тяжелых условиях. Если хотите, мы зовем вас на подвиг… — Фрунзе на секунду умолк, внимательно посмотрел в зал. — Да, на подвиг. Удобств мало, забот много, но впереди счастье.
— А в чем оно, ваше счастье? — спросил тот же раздраженный голос.
— Вы задали невероятно трудный вопрос, — ответил Фрунзе. — Каждый понимает счастье как хочет. Я имел в виду честную, самоотверженную работу, которая приносит людям радость, делает их жизнь более осмысленной, богатой духовно, красивой…
— А вы сами способны на подвиг? На трудности? Или только умеете уговаривать других?
Профессор Берлов постучал по столу.
— Господа! Прошу быть корректными… Продолжайте, Михаил Васильевич.
— У меня, пожалуй, все. Могу только сообщить, что Совет народных комиссаров наше желание иметь в Иваново-Вознесенске институт горячо поддерживает. Я вчера виделся с наркомом просвещения Луначарским, он всячески содействует. На первое время — на переезд, подготовку — обещано три миллиона рублей. И последнее — кто не пожелает ехать в Иваново-Вознесенск, тем полная свобода выбора, кто куда хочет.
— Даже в Эфиопию? — крикнули из последнего ряда.
— Даже, — засмеялся Фрунзе. — Кстати, если вы туда собираетесь, передавайте привет русским врачам — их там много. Но я в данном случае не завидую эфиопам.
— Это почему же?
— Не знаю, кто вы по диплому, но по возрасту вы, очевидно, преподаватель, а ведете себя, словно школьник с «Камчатки».
Кто-то крикнул: «Браво!» Зааплодировали. Фрунзе поднял руку, дав понять, что он не закончил.
— Прошу извинить меня за резкость. Но мы собрались по серьезному поводу — посоветоваться, а не паясничать… Давайте установим такой порядок: я предвижу вопросы, выступления… Разрешите при этом мне присутствовать, а когда вы будете решать, позвольте мне удалиться. Если согласны, жду вопросов.
Неподалеку от Андрея и Мальгина сидел молодой человек, очевидно, студент. Он слушал Фрунзе внимательно, даже записывал.
Разве мог Андрей предположить, что судьба не один раз столкнет его с этим человеком: и в Иваново-Вознесенске — скоро, и в Берлине — весной 1945 года.
Когда шли домой, Мальгин шутливо попросил Фрунзе:
— Вы, Михаил Васильевич, постарайтесь, чтобы меня на сельскохозяйственный.
— Не волнуйся. Наши парни все больше инженерами мечтают стать…
На другой день советник германского посольства в Москве долго сочинял бумагу с протестом графа фон Мирбаха народному комиссару иностранных дел Российской Советской Федеративной Социалистической Республики:
«По имеющимся в германском посольстве сведениям, общее собрание членов правления, профессоров, преподавателей и некоторой, весьма незначительной части студентов под влиянием агитации постановило не возвращаться в Ригу и согласилось на переезд в город Иваново-Вознесенск. Я уполномочен принести по данному поводу протест и обратить ваше внимание…»
Внимание обратили на другое: имущество бывшего Рижского, ныне Иваново-Вознесенского политехнического института разбросано не только в разных концах Москвы — в Сокольниках, на Ходынке, но даже в других городах, в частности в Нижнем Новгороде, где на пристанских складах лежали ящики с книгами из огромной библиотеки.
Это особенно волновало профессора Гуревича, главного энтузиаста переезда в Иваново.
Фрунзе успокоил его:
— Там у нас в губисполкоме свой человек — Евлампий Александрович Дунаев. Он для иваново- вознесенцев кольцо со дна моря достанет…
1918, ИЮНЬ
Его Величество российский обыватель задыхался! Животрепещущие новости переполняли его бедную голову, не привыкшую сразу, одновременно вмещать столько фактов, слухов, надежд, огорчений, предположений, догадок, сомнений… А самое тяжкое — веками устоявшийся распорядок жизни был сломан, разрушен и не предвиделось, что скоро он вновь установится.
— Бывало, иду в воскресенье в церковь, в свою, приходскую, к поздней обедне, — к ранней жена бегала, помолится и домой пироги печь, а мы, значит, с детьми, конечно, к поздней… Отстоим, как положено, а там звон: «К достойне звонят, самовар ставить велят!» Придешь домой, рюмашечку домашней наливочки… А жена тебе на тарелку кусок кулебяки с мясом, с яйцами, а весной — пирогов с зеленым луком…
— А тут тебе комбеды. Слышали? Новые словечки одно за другим выпархивают: «мешочники», «коммуна», а вот теперь «комбед» — комитет бедноты. У большевиков все заранее спланировано. Они еще в марте новую газету учредили — «Беднота». Бывало, названия давались газетам солидные: «Гражданин», «Голос», «Русское слово», «Биржевые ведомости», а нынче — «Беднота»! В комбедах одна голытьба, а прав им надавали больше чем исправникам.
— Декрет о национализации читали? Был завод Михельсона, хозяин в него капитал вложил, да что там — капитал! — душу вложил. А чей же завод теперь? Была фабрика Жиро, а теперь, выходит, сплыла? Фабрика считалась испокон веку Абрикосова — стала народной. Господа, что же происходит? Грабеж средь бела дня! Фамилии какие были! На всю Россию известные: Гюбнер, Костанжогло, Циндель. Это в Москве. А
