собственности, а все имущество церковных обществ объявлялось народным достоянием.
Сделка получалась незаконной. На совместном совещании патриарх забыл о своем сане и бранился, словно грузчик, побывавший в питейном заведении.
Выход из труднейшего положения нашел приехавший в гости к Восторгову дружок покойного Григория Ефимовича Распутина архиерей Варнава, отозванный за нетрезвое поведение из Тобольска.
— А вы, ваше высокопреосвященство, ослы, — обращаясь на всякий случай не к патриарху, а к Григорию и Ефрему, язвительно произнес Варнава. — Вспомянешь Григория Ефимовича. Он бы вам этот орешек без щипцов раскусил. Возьмите вы у Погарева вроде в долг, а купчую втайне держите, пока бесовское правительство не изгонят.
— Так он тебе и согласится, — возразил Тихон. — Что он, с ума спятил, выложить два миллиона под тайную бумагу!
Погарев сначала было на попятный:
— Вроде бы отцы духовные, а за горло берете, яко барышники. Я вам выкладывай наличными, а вы мне, извиняюсь, бумажку для одного места…
И все же Погарева уломали.
Подписывать тайную купчую крепость решили на квартире у Восторгова, на Пятницкой, 18, где отец Иоанн занимал весь второй этаж.
Все заготовили честь по чести: две бутылки чистой, бутыль красного церковного.
Поговорили, похулили, как могли, новую власть. Подвыпивший дьякон храма Христа Спасителя пустился в богословский спор.
— Вот тебе и несть власти аще не от бога! А это наказание от какого господа на наши головы свалилось? Объясните, академики!
Академикам было не до объяснений — считали, проверяли деньги, не подложил ли Погарев в середину каждой пачки «туфту». Главный «коммерсант» Восторгов в своем кабинете разложил перед купцом на диване двенадцать больших церковных серебряных, вызолоченных крестов и показал два драгоценных камня. От крестов Погарев отказался: «Не надобны! Кабы золотые…», а к камням приценился, рассматривал и так и сяк, даже понюхал. И все сожалел: «Лупу не захватил! Кабы знать!»
В хозяйстве отца Иоанна нашлась и лупа — сильная, десятикратная. Погарев, рассмотрев камешки, нахмурился:
— Вы меня, батюшка, совсем за дурака принимаете!
— Да что вы! Да разве я позволю, такого почтенного.
— Камни-то фальшивые, как один! Чисто булыжники.
— Господь с вами…
Поругались, полаяли один другого, успокоились. Восторгов оправдывался:
— Я за настоящие приобрел. Вот что значит — неопытность. — И неожиданно предложил: — У меня еще товарец есть, по нонышним смутным временам весьма необходимый.
— Поглядим-с!
Отец Иоанн выложил новенькие, все в масле, наганы.
— Дорого не запрошу…
В дверь тихонько постучали. Тихо, смиренно вошла княгиня Щарбатова, справлявшая у отца Иоанна обязанности экономки. Батюшка глянул на княгиню с привычной нежностью, но расплывшаяся улыбка немедленно спряталась в пышную рыжую бороду — взгляд у княгини был тревожный.
— Там какие-то молодые люди вас, батюшка, спрашивают… Говорят, по нужному делу — из ВЧК…
Андрею Мартынову, никогда до этого не интересовавшемуся историей русской православной церкви, пришлось, и не один раз, побывать в библиотеке Румянцевского музея.
Он узнал, что последним патриархом Московским и всея Руси был Андриан, один из самых злейших врагов Петра Великого, и что Петр упразднил патриаршество и создал Святейший Синод.
Андрей узнал, что патриархов на Руси не было почти двести лет, так как главой церкви считался царь, и только после свержения самодержавия опять появился патриарх — Тихон.
Кто такой Тихон, как он ненавидит Советскую власть, большевиков, Андрей тоже узнал, но, разумеется, уже не из книг библиотеки Румянцевского музея.
На все вопросы отец Иоанн отвечал кротко и кратко: «Не помню».
— Кто принес вам наганы?
— Не помню…
— Зачем они вам понадобились?
— Сейчас, право, не припомню… Наверное, так просто…
— Тогда разрешите записать, что вы их где-то украли?
— Как можно!
— Кто-то же вам их принес. Не с неба же они свалились.
— Не помню… Да, да, простите, конечно, не с неба…
— Может быть, назовете вашего поставщика?
— Обрисовать могу… Небольшого росточка, брюнет, глаза… Вот глаз я, извините, не рассмотрел…
Андрей перелистывал записную книжку Восторгова. На двух страничках был список фамилий с цифрами: Шестаков — двадцать пять, Бутурлин — пятьдесят, Бантыш-Каменский — сто… Некоторые фамилии обведены красными кружочками, над некоторыми вопросительные знаки. А вот и знакомая фамилия: Артемьев — пятьдесят и знак вопроса.
Андрей вспомнил Ивана Севастьяновича, пачку «петров», перевязанных синей лентой, и надпись «Святые деньги», голос Артемьева: «Кто ж из православных но знает отца Иоанна Восторгова… Самый благозвучный оратор… Ровно пятьдесят тысяч, копеечка в копеечку, согласно маменькиному духовному завещанию».
У Андрея мелькнула дерзкая мысль: «А что, если попробовать?» И он спросил Восторгова:
— Что же вы с Ивана Артемьева так мало взяли? Бантыш-Каменский сто тысяч отвалил!..
В глазах Восторгова на мгновение промелькнул испуг, но и этого было достаточно — Мартынов понял, что попал в точку.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил священник. — Какие сто тысяч?
Андрей сообразил, что сейчас не время выяснять подробности — протоиерей напуган, пусть понервничает. «А Артемьева надо допросить еще раз, может быть, он поможет узнать, что же это за список?»
— Добрый день, Иван Севастьянович. Сызнова встретились…
— Видно, судьба уготовила нам такую необходимость, — согласился Артемьев. — Разрешите полюбопытствовать, это по вашему настоянию меня из вятского узилища вытребовали? Я уже не надеялся больше Москву увидеть. Вдруг утром выкликают: «Артемьев, в канцелярию! С вещами!» Ну, думаю, отходил ты, Иван Севастьянович, по матушке-земле. А меня в поезд. Интересно жить, доложу я вам.
Артемьев старался не подавать вида, что испуган. На вопросы отвечал легко, а в глазах тревога: «Зачем я опять понадобился?»
Не выдержал, спросил:
— Я свое получил-с. А теперь, извините за нескромность, по какому вопросу я вас беспокою?
— Меня, Иван Севастьянович, совесть мучает. Помните пачку денег, перевязанную синей лентой…
— Как же не помнить! Определены на помин души родительницы моей.
— Вот, вот. А до отца Иоанна Восторгова они не дошли, и вина в том моя. А что, если это непростительное недоразумение мы исправим?
Артемьев еще больше насторожился:
— Что это вас, извините, к православию потянуло?
