— Здравствуйте, Пухов! — сказал Петерс и кивнул, конвойному, чтобы тот ушел, — Садитесь. С постановлением о вашем освобождении познакомились?
— Да. Спасибо.
— Вот ваш пропуск. Через несколько минут вы будете на свободе. Я хочу вас спросить. Вы хотели, чтобы вас послали на фронт?
— Да, рядовым…
— Почему рядовым? Вы — офицер. Мы не можем позволить себе роскошь отправить вас рядовым.
— Но я думаю, что ничего иного мне не доверят…
— Выходит, по-вашему, рядовым доверять не обязательно? Вами, как военнообязанным, распорядится военный комиссариат. Я хотел вас спросить о другом. Не поймите это как допрос. Вы освобождены. Можете отвечать, можете и не отвечать — это на вашей судьбе не отразится.
— Если смогу — отвечу.
— Скажите, почему вы, сын русского интеллигента, студент, офицер, так много перенесший в немецком плену, решили пойти против Советской власти, против народа?
Пухов молчал.
— Если трудно, не отвечайте…
— Это очень сложно. Позвольте мне задать вам один вопрос.
— Сколько хотите.
— Вы не считаете, что я раскаялся, так сказать, из-за трусости?
— Не считаю.
— Спасибо. Разрешите я вам обо всем напишу… Сяду, подумаю хорошенько и напишу.
— Согласен. И пришлите прямо мне. Вы свободны, Сергей Александрович.
— Еще вопрос… Мой отец не сыграл никакой роли в моем освобождении?
— Ваш отец много раз справлялся о вас, о вашем здоровье. Но он ничего не просил. Буду вполне откровенен — в Совнаркоме высоко ценят вашего отца и его работу. Но если бы вы были действительно серьезно виновны, мы бы вас не выпустили.
— Спасибо. Разрешите идти?
— До свидания. Жду вашего письма.
Профессора дома не было, он с утра ушел в Главторф. Дверь Сергею открыла Лидия Николаевна. Сначала, в полумраке передней, не узнала сына, подумала, что почтальон, потом обняла, прижалась к гимнастерке, заплакала.
— Сереженька! Господи! Папа как обрадуется.
Побежала к телефону — сообщить Александру Александровичу радостную весть. Профессор выслушал, попросил дать трубку сыну.
— Здравствуй, Сережа! Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, папа. Хорошо. Ты когда домой?
— Постараюсь пораньше, сынок. Как мама?
— Мама? Мама — молодец! — Сергей помолчал и, сам не понимая, как это у него вырвалось, сказал: — Я тебя очень люблю, папа. И если можешь, прости меня.
Лидия Николаевна счастливыми глазами смотрела на сына: слава богу, в семью возвращался мир. Она бросилась готовить завтрак — все, что припасла сыну для передачи, поставила на стол, даже такую редкость — кусок холодной телятины, — удачно выменяла на чайные серебряные ложки.
Лидия Николаевна с удовольствием смотрела, как сын ел, и рассказывала всякие новости:
— Варенька Самарина в сестры милосердия определилась. Позавчера заходила. Может, сегодня заглянет. Ты не возражаешь?
— Что вы, мама! Рад буду…
Еще одну, очень тревожившую ее новость, Лидия Николаевна решила пока не сообщать — бог знает, как воспримет ее сын. Но Сергей сам вызвал мать на этот разговор.
— Сегодня тридцатое, мама? Мне надо срочно сходить в домовую комендатуру, сдать справку об освобождении, иначе не получу карточек на август…
— Сходи, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила Лидия Николаевна. — Кстати, Денежкиной там больше нет. Арестовали. У нее в квартире целый склад оружия нашли. Полную телегу.
Сергей долго сидел молча, думая об Анне Федоровне, и не мог решить: жаль, что ее нет, или, может быть, даже лучше, что он не увидит ее. Но потом он устыдился своих мыслей, и ему стало действительно жаль эту немолодую, простую бабу, которая для него ничего не жалела, хотела только одного — чтобы он иногда был рядом с ней, был бы ласков…
— Хорошо, мама, я схожу в комендатуру попозднее, сейчас мне надо написать письмо.
Сергею никто не ответил. Задумавшись, он не заметил, что мать ушла.
Сергей больше часа бился над первыми строчками письма Петерсу — получалось не то, что он хотел. Выходило, как ему казалось, неискренне, фальшиво, длинно, а главное, неубедительно. Он несколько раз отрывался от письма, выходил посмотреть, не вернулась ли мать, но она не возвращалась: неожиданно объявили о выдаче трех аршин ситца на каждого работающего, и поэтому очереди, или, как их называли, «хвосты» напоминали гигантских змей — извивались на несколько улиц.
Сергей пошел в комендатуру, оставив матери записку:
«Скоро приду, целую. Сережа».
На площадке первого этажа его окликнул невысокий черноусый человек в кожаной куртке и солдатском картузе.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— Вы меня? — спросил Пухов.
— Тебя, тебя, ваше благородие… Выходит, это ты Анну Федоровну погубил! Выдал, значит! Ай да ваше благородие! Через чужую жизнь свою спас.
— Ты с ума сошел, болван! Дай дорогу…
Григорий Денежкин никогда хорошим стрелком не был: из-за лени, а больше всего из-за трусости, хотя все последние годы только и занимался тем, что торговал оружием.
На этот раз он не промахнулся. Пуля пробила сердце Сергея Пухова навылет…
Лидия Николаевна слышала выстрел, но не знала, что стреляют в Сергея. Мимо пробежал черноусый человек — Лидия Николаевна не знала, что это убийца се сына.
Она первой увидела мертвого Сергея и упала на ступеньки. Неподалеку, в двух шагах, нашли сверток, в нем оказались три аршина розового ситца и пачка папирос «Каприз».
Хоронили их вместе — мать и сына. На письменном столе Сергея отец нашел черновики письма. Торопливым почерком было написано:
«Уважаемый Яков Христофорович, я понимаю…»
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ АНДРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА МАРТЫНОВА
Большая наша планета, с миллиардами людей оказывается иногда удивительно тесной.
После убийства Пухова Григорий Денежкин исчез, как провалился в бездонную пропасть. Искали его долго, но безуспешно.
И все же судьба еще раз свела меня с Денежкиным. Случилось это в 1944 году, в Германии, в
