кинжал лезвием к себе. И отпрянула, узнав великую княгиню в тусклом свете жирового светильника.
– Прости, великая княгиня
– Хвалю Как твое имя?
– Айри, госпожа.
– Завтра зайдешь ко мне, Айри. Где дети?
– Спят Старшая нянька велела мне охранять их здесь.
– Хвалю еще раз, – сказала Ольга и прошла за тяжелый полог, который откинула перед нею Айри.
Здесь горел факел. Ольга увидела детей, спавших рядом на одном ложе, хотела шагнуть к ним, но из полумрака появилась дородная старшая нянька.
– Они спят, великая княгиня. Не разбуди их, детский сон целителен.
– Постараюсь. Как они?
– Были очень напуганы. Сначала плакали и цеплялись друг за друга, но я утешила их. Они еще малы и не понимают, что произошло.
– Совсем маленькие?
– Одному около трех, второму еще нет пяти Когда немного успокоились, сказали свои имена. Который постарше – Сфенкл, маленького зовут Икма-ром.
– Отныне они – мои воспитанники, скажи челяди. Если с ними что-нибудь случится…
– С ними ничего не случится, великая княгиня. Ольга внимательно посмотрела на нее, но старшая нянька не отвела глаз.
– Доверяю их тебе, Статна.
Та склонилась в низком поклоне.
Кисан так и не смог заснуть в эту ночь. Метался по личным покоям, избегая женской половины дома. Пытался задремать или хотя бы забыться, но тревожные, пугающие думы зловеще ворочались в сознании, и дрема уходила от него.
В ту ночь великий князь Игорь в его присутствии испытал второй по счету припадок. И куда более сильный, затяжной и страшный, чем тот, который обрушился на великого князя, когда византийцы, разгромленные им на суше, греческим огнем спалили все киевские лодьи. Великий князь возвращался из удачного похода на Царьград с богатой добычей, и византийский флот перехватил его у берегов Болгарского царства. Тогда Игорь был столь потрясен внезапным разгромом, что упустил управление остатками дружины и воротился в Киев скорее с соратниками по грабежам и гульбе, нежели с преданными и стойкими оружными людьми. Сегодняшний припадок полубезумия-полугульбы случился вообще без видимых на то причин, и именно эта беспричинность и не давала спокойно заснуть его верному другу, первому советнику и первому боярину Кисану.
Дружинники смотрят на вождя и поступают по образцу, который видят перед собою. Кисан не был ни дружинником, ни тем паче воеводой, хотя очень неплохо владел мечом, пройдя ту же школу обучения, что и юный князь Игорь. Но об этом свойстве дружинного сообщества знал, хотя в походы никогда не ходил и в схватках не участвовал. У него было другое оружие: ясное представление о том, что происходит, и почти мистическое видение того, что воспоследует в скором времени. Он был лучшим советником для великого князя Игоря, так как всегда облекал свои весьма дельные советы в форму, которую Игорь, как правило, воспринимал не сомневаясь, без сопротивления и даже без никчемных колебаний.
Кисан до тонкостей изучил капризный, всегда непредсказуемый и истерично надломленный характер великого князя. На это ему вполне хватило времени: они вдвоем сосали одну грудь. Случилось это потому, что на острове вспыхнула цинга и мать Киса-на мудро продлила кормление детей грудью, хотя они к тому времени уже ходили на собственных ногах
Поэтому все у них шло мирно, пока Игорь после разгрома на море не стал совсем уж не в меру раздражительным, потерявшим уверенность в своем военном счастье и в преданности собственной дружины.
Именно тогда он вдруг заговорил об измене, зачем-то возложил опалу на ни в чем не повинного Хиль-берта и выгнал из дружины нескольких старых, еще Олеговой выучки, а потому и наиболее опытных дружинников. Князь метался душою куда более, нежели телом, и Кисан это прекрасно понимал. И быстро сообразил, как отвлечь его от этих метаний.
Это его люди купили на византийском рынке могучего юношу-левантийца, отлично говорившего на языке ромеев. Но говорить ему не следовало, почему Кисан и приказал еще там, в Царьграде, лишить его языка. А потом обставил приезд этого немого раба как подарок от самой Византии.
Это был верный ход. Игорь получил отдушину не только для тела, но и для души. Как всякий слабовольный истерик, он склонен был верить в желаемое, в некие утешительные мечты, если эти мечты ему подсовывали вовремя, как осторожные предположения других. Так он с необыкновенной легкостью поверил, что Византия его боится, почему и послала прекрасный немой подарок. Он настолько не любил размышлений, погружений в думы, поисков следствий у причин и причин у следствий, что ни разу не подумал о том, что цареградские советники императора не могли знать о его болезненной тяге к юным мужчинам и столь же болезненном страхе перед женщинами.
Впрочем, ничего странного для византийской знати в этом влечении к юношам не было. Наоборот, это было широко распространено в ближайшем окружении цареградских владык, и не один молодой воин прыгал в седло полководца прямо из постели очередного императора.
Кисан об этом знал. Его учили вместе с княжичем Игорем, полагая, что рассеянный и нелюбознательный сын Рюрика легче воспримет книжную и всякую иную премудрость, если рядом будет столь же юный плебей. Но плебей знал античную историю назубок, как знал не только славянский, но и греческий и латинский языки вместе с обиходным на острове древ-негерманским. Он был очень способным, трудолюбивым, любознательным мальчишкой, с детства точно знающим одно: владыкой ему не быть. Против этого поднимутся не только знатные рода русов, но и племенная знать славян. И однажды сообразив это, он о высшей власти никогда и не помышлял. Игорь даровал ему боярство, сделал его своим первым советником и главой Княжеской Думы, а к большему Кисан и не стремился. Он выгодно женился на дочери знатного руса, имел двух дочерей и сына, любил собственную семью и подумывал об обеспеченной и безопасной старости куда больше, чем о славе и почестях.
Эти думы никогда не мешали спать. Наоборот, добрые и уютные, они успокаивали его, отодвигая на задние рубежи памяти все государственные хлопоты, заботы и неприятности. Но в ту припадочную – по вине великого князя – ночь с бессмысленными метаниями, с разгромом и поджогом усадьбы опального Хильберта, с убийством самого хозяина, единственного сына покойного Зигбьерна, друга великого князя Олега Вещего, с наглым вторжением в дом княгини Ольги и наглыми оскорбительными речами князя Игоря – что-то случилось с добрыми думами о спокойной и безмятежной старости. Что-то случилось почти непоправимое – а может, и «почти» тут никакого уже не надо?… – в судьбе самого Кисана.
Он это предчувствовал. Звериная способность предчувствовать опасность жила в нем с самого раннего детства. Еще в лодье, которая переправляла на остров маленького Игоря, мамок, нянек и кормилиц вместе с охраной, такой же маленький – всего-то на три месяца старше княжича Игоря! – Кисан нырял под материнский плат и замирал, дышать не решаясь, когда еще и не слышал никто шагов старшего дружинника…
Да, природа щедро одарила ничем не приметного сына кормилицы. Не только умом, памятью, расчетливостью, но и чисто звериным предчувствием опасности.
Вот это предчувствие и не давало ему успокоиться весь остаток той сумасшедшей ночи.
Пока Асмус, не щадя коня, торопился перехватить Свенельда на выходе из древлянских лесов, воевода уже успел выбраться оттуда. До Киева, правда, не дошел, до своей дружины тоже. Его сопровождала очень малочисленная личная стража, но новый родственник славянский князь Мал повелел
