— Замечательно! — порадовался Тимчук. — Может, еще у кого сохранились подходящие документы?
Остальные четверо огорченно развели руками. Тимчук, Морозкин и я уединились для работы над бумагами для разведчиков. Захваченные во время налета на волостное правление в Заречье бланки пропусков, штампы и печати оказались весьма кстати. Мы изготовили для Насти пропуск, справку о том, что ей разрешены выезд и въезд в Минск, а для пущей убедительности поставили штамп и печать еще и в паспорте. Честно говоря, у нас не было полной уверенности в том, что все наши хитрости уберегут Богданову от опасности: фашисты могли изменить форму или текст пропуска и вообще ввести неведомые нам дополнения к документам. Но что оставалось делать? Разведка всегда сопряжена с риском, а к любым искусно сымпровизированным бумагам необходимы также смелость, решительность, умение перевоплощаться.
На группу мы возлагали большие надежды. Кухаренок до войны работал в Минске на железной дороге, сейчас там жила его мать. У Воронкова в городе осталась сестра Анна, а у Гуриновича — жена, Вера Зайцева. Настя Богданова могла пригодиться для связи с родственницами других разведчиков, ведь это так естественно, когда к женщине заходит ее знакомая, ведет долгие разговоры, а порой остается переночевать. Трудно что-либо заподозрить в таких фактах. Если же в доме появляется мужчина, это настораживает, потому что он может быть окруженцем, беглым военнопленным, подпольщиком или партизаном.
Перед выходом разведчиков из лагеря я тщательно проинструктировал пятерку по «технике безопасности», ибо от ее соблюдения целиком зависел успех операции. Кухаренку сообщил координаты некоторых наших людей из списка явок, полученного мною в наркомате. Он должен был разыскать этих товарищей, если они сохранились, договориться о встречах, паролях и передать задание — начинать работу.
Вместе с минской пятеркой разведчиков ушли боец спецотряда Кузьма Борисенок и младший лейтенант Николай Ларченко. Их путь лежал в Руденский и Пуховичский районы, находящиеся юго- восточнее Минска, где им предстояло установить связи с местными патриотами.
Не без волнения отпускали мы своих людей. Оккупационные документы были у одной Насти, все остальные вместо аусвайсов засунули в карманы пистолеты и гранаты. Богданову мы предупредили: если документы вызовут подозрение, пусть ссылается на путаников из волостного правления и местной полиции. Мол, вечно они пьяные, к тому же плохо соображают по-немецки, а она здесь ни при чем. И еще один совет дали разведчикам: когда у Насти будут проверять документы, она должна подольше копаться в карманах и мешке с несколькими картофелинами и луковицами, чтобы отвлечь внимание патруля и дать возможность своим спутникам, идущим сзади, свернуть в сторону и обойти вражеский пост.
Разведчики вышли на шоссе. По нему проносились фашистские машины и бронетранспортеры. Чтобы не привлекать внимания гитлеровцев, наши товарищи делали вид, будто давно привыкли к немецкому транспорту и близости оккупантов. Настя шагала впереди, остальные шестеро — на некотором отдалении сзади, порою углубляясь в придорожные лесочки. Стало смеркаться, и машины уже двигались с затемненными фарами. Настю остановил эсэсовский патруль, возле которого вертелся штатский переводчик. Унтер-офицер потребовал паспорт и пропуск. Богданова несколько минут рылась в мешке, а ее друзья незаметно свернули с дороги и прошли мимо поста стороной.
Патрульные и переводчик, отлично владевший немецким, русским и белорусским языками, долго вертели в руках паспорт и пропуск, подсвечивая карманными фонариками. Но, видимо, не нашли в них ничего подозрительного, вернули документы и порекомендовали идти «шнеллер», так как скоро наступал комендантский час. Переводчик, играя в народность, предупредил разведчицу:
— Ты, барышня, гляди… Немцы любят красивых да молодых.
Настя кокетливо откликнулась:
— Да что вы! Разве я красавица, куда мне!
Через полкилометра ее нагнали остальные товарищи, очень довольные, что первая встреча с эсэсовскими стражами закончилась для всех благополучно. А отчаянный Владимир Романов сказал:
— Если б они тебя задержали, мы кинулись бы на них из кустов и перестреляли бы, как овец.
— Ой, Володечка, — ответила Настя Богданова, — с тобой я и в Берлин пошла бы!
В 12 километрах от Минска, за деревней Паперня, группа согласно инструкции разделилась: Борисенок и Ларченко повернули на восток, чтобы потом с севера войти в свои районы, Воронков и Гуринович остались у старых знакомых, бывших студентов политехнического института Василия Молчана и его жены Марии, работавших на торфяном заводе «Паперня», чтобы позднее с их помощью проникнуть в город. Кухаренок, Настя и Романов продолжали путь и вскоре без приключений очутились на городских улицах. Николай Кухаренок предложил товарищам зайти к его матери.
— Чего не хватало, — сказал Романов, — сын в партизанах, дом на примете! Кухаренок возразил:
— Ни одна душа не знает, что я в лесу, даже мать. В начале войны уехал куда-то с поездом, да так и не вернулся. Вот и все.
В мирное время Николай был начальником поезда, и его исчезновение выглядело очень естественно.
— К тому же ночь на дворе, никто нас не увидит!
Убедил. Глухими переулками и сквозными дворами повел Кухаренок друзей к домику матери, но когда пришли, то всем стало не по себе. На месте дома был пустырь, валялись обгорелые бревна и мусор. Товарищи посочувствовали Николаю, сказали, что это еще не означает, что мать погибла, мало ли что бывает… Посовещались и решили вторично разделиться, предварительно условившись о месте и времени встречи: Романов пошел к своим знакомым, Настя — к родственникам в район Сторожевки, Николай — к довоенным друзьям, которые должны были знать о судьбе матери.
И действительно, Кухаренок разыскал ее. Бомба попала в дом, когда ее не было, она погоревала над развалинами, заодно поплакала о Николае, которого считала погибшим, а потом старушку приютил Михаил Галко, давний друг семьи.
Встречу матери с сыном невозможно описать. Больше всего ее поразило, что Коля остался таким, как был, — молодым, круглолицым, с мальчишескими ямочками на щеках. Тяготы войны и партизанской жизни не отразились на нем.
Утром трое разведчиков повстречались в условленном месте и договорились, что Кухаренок и Романов пойдут по явкам, которые взяли у меня, а Настя встретится с сестрой Воронкова Анной и женой Гуриновича, Верой Герасимовной.
На следующее утро Настя сообщила, что разыскала обеих женщин. Они связаны с подпольной группой и готовы к выполнению любого задания. Вера Зайцева очень хочет повидать мужа.
— Устроим, — пообещал Романов и ласково улыбнулся Насте.
Явки, данные Москвой, или оказались пусты, потому что люди давно ушли на фронт, или находились под наблюдением СД. Надо было создавать новую постоянную сеть.
Вскоре в городе появились Воронков и Гуринович. Воронков сумел встретиться со старым другом Кузьмой Лаврентьевичем Матузовым. Друг в свое время окончил Белорусский политехнический институт, с первых дней войны ушел на фронт, был тяжело ранен и попал в плен, откуда удачно бежал в родной Минск. Разыскал семью и, опасаясь разоблачения, добровольно явился в комендатуру, прикинулся недовольным Советской властью. Матузову поверили и сделали его служащим городской управы. Но связей с патриотами у него не было, и это сильно угнетало, получалось, что он чистой воды изменник. Встреча с Воронковым крайне обрадовала Матузова, и он высказал горячее желание участвовать в народном сопротивлении захватчикам.
Кузьма Лаврентьевич оказался для нас сущей находкой, так как через него мы получили доступ к бумагам и секретам городской управы. Он же помог решить проблему документов для наших связных.
Разведчики, разыскивая бывших военнослужащих Красной Армии, заинтересовались личностью Георгия Краснитского, кадрового командира, окруженца. Его знала в лицо мать Кухаренка.
Краснитскому удалось после окружения пробраться в Минск и устроиться инженером на вагоноремонтном заводе. Оккупанты нуждались в специалистах и потому закрыли глаза на прошлое нового инженера. Начальник завода, эсэсовский полковник Фрике, желая прощупать настроения Краснитского,
