с партизанами, но умело их скрывала, а продуманным поведением и знанием немецкого языка смогла усыпить подозрительность оккупационных властей, с особой ненавистью относившихся к представителям народной интеллигенции. Посовещавшись в штабе, мы рассудили, что Василису также надо использовать для связей с минскими товарищами.
В Озеричино я отправился в сопровождении Воронкова, Гуриновича и группы автоматчиков. На двух санях мы быстро проехали партизанскими дорогами от лагеря до села, нашли дом Ходыки и шепнули хозяину пароль. Степан, внешне неприметный, забитый деревенский мужичок, заросший бородой и давно не стриженный, оказался опытным конспиратором. Он проверил, нет ли за нами «хвоста», расторопно укрыл лошадей в сарае, а нас по одному впустил в избу.
— Об охране не беспокойтесь, — сказал он мне. — Во всех концах села живут свои люди, в случае чего — предупредят. У немцев разведка хитрая, да куда ей до нашей. Нам каждый кустик звонок дает. Значит, вы от Алексея.
— От Алексея. Инструкцию получили, товарищ Ходыка?
— Получил. Делать все, что скажете.
— Василису Гуринович из Пережира знаете?
— Кто ее не знает, учителку-то.
— Не смогли бы привезти ее сюда?
— Почему бы нет. Пусть маленько стемнеет, а то в райцентре Руденске большой гарнизон, всего четыре-пять километров отсюда, так днем они шастают взад-вперед по окрестности, зато ночью и духа ихнего нет.
— Боятся?
— Не то слово, товарищ начальник. От одной лишь мысли о партизанах предсмертные судороги одолевают. Бывало, ворона с ветки вспорхнет в темноте такой устроят ералаш со стрельбою и пуском ракет в черное небо, что все деревни вокруг просыпаются и думают, не Красная ли Армия пожаловала. Нервы у них окончательно пришли в замешательство.
— Особенно после Сталинграда, — вставил Максим Воронков.
— Сталинград у них вызвал повсеместный траур, — подхватил Степан Ходыка. Развесили флаги с черными лентами и сами с лица стали больше на покойников смахивать. Глушат шнапс ящиками, а глаза все одно трезвые и будто нездешние, потусторонние уже. Такое впечатление, что сами по себе поминки справляют.
— Нашел о чем печалиться! — воскликнул Михаил Гуринович. — Кто их сюда звал! За чем пришли, то и нашли! Сотни тысяч трупов у Волги, а по всей нашей земле — миллионы осиновых крестов. Пусть детям своим, внукам и правнукам закажут ходить на Россию войной.
— Чувствуется, что настроение у захватчиков резко переменилось? — спросил я у Ходыки.
— В одночасье, — отвечал Ходыка. — Победный марш сменился похоронным. Трусость выросла, дух упал.
— Хуже всего, — проговорил Воронков, — когда они со страху перед возмездием начинают женщин да ребят малых в избах жечь, из пулеметов косить.
— К сожалению, — сказал я, — до полной победы еще неблизко. И не будем обманываться, что враг сломлен. Сила у него есть и жестокости много, даже больше прежнего. Борьба предстоит отчаянная, злая, смерть за смерть, кровь за кровь.
— Оно так, — подтвердил Ходыка.
Жена Степана вынула из печи закипевший чайник, нарезала серого хлеба по-крестьянски толстыми ломтями. Мы полезли в вещевые мешки, достали заварку, сахар, свиное сало с легким запахом чеснока. За столом стало тесно, жарко, по-мирному беззаботно. Однако мы не забывали, что находимся на границе партизанской зоны. Каждые четверть часа кто-нибудь из офицеров, автоматчиков или сам хозяин выглядывали во двор, вслушивались в глубокое сельское безмолвие.
— В бригадирах ходили? — поинтересовался я ненароком у хозяина.
— Ни боже мой, — возразил Степан. — Никогда активистом не числился, в президиумы не выбирался. Всю жизнь землю пахал и теперь кручусь-верчусь по крестьянству. А победа придет, жив останусь, — опять буду полеводом. Так на роду написано.
Когда смерклось, Ходыка собрался в дорогу. Я вышел с ним из дому, подошел к сараю.
— Возьмите нашу лошадь, — предложил ему. — Наши порезвей.
— Порезвей — это точно, товарищ начальник, — ответил связной. — Да откуда у мужика вдруг добрый конь? А лишние вопросы нам не нужны.
Он был прав, и я не мог не согласиться. Ходыка подтверждал первоначальное впечатление о нем как о прирожденном конспираторе. Недолго проездив, он вернулся с тепло укутанной в платок Василисой Гуринович.
В избе она скинула верхнюю одежду и оказалась высокой обаятельной женщиной с седыми нитями в гладкой прическе. Михаил обнял ее, расцеловал, познакомил со мной и другими товарищами. Василиса Васильевна оживилась, даже повеселела, но сквозь радость встречи со своими в ее облике и настроении неумолимо пробивалась накопленная за все тяжкие месяцы войны суровая скорбь партизанской матери, жены и сестры. Она охотно и ласково улыбалась, быстро и легко говорила, но когда замолкала, у нее на лице резче обозначалась печать глубокого страдания и твердой решимости.
Она ни о чем нас не расспрашивала, знала, что это не принято, задала лишь вопрос об отряде Покровского.
— Отряд успешно действует в лесах Минской зоны — вот все, что мы знаем, ответил я. — С прошлого года не встречались. Но можем связаться с ним через обком партии, передать вашим все. что надо.
— Передайте, пожалуйста, мужу и сыну, что жива, здорова, надеюсь увидеться, хотя бы после победы.
— Передадим, — заверил я и спросил: — Тяжело вам одной, Василиса Васильевна, намучились?
— А кому легко нынче? Мужики сражаются, бабы тоскуют. Но я их подбадриваю, не позволяю падать духом. И самой легче становится.
— Слежку за собой не замечали?
— Первое время немцы и полицаи сильно косились на меня. Ну, да я притворилась, будто одобряю «новый порядок». О муже и сыне правды им не удалось узнать, о Михаиле тоже. Война разметала семью — нормальное человеческое неустройство.
— Документы у вас в порядке? Можете в Минск пройти?
— В порядке. Могу. А вам нужно?
— Нужно, Василиса Васильевна. Победа сама по себе не придет, вы понимаете. В городе живут наши хорошие знакомые, которые могут достать для нас медикаменты, перевязочные материалы и прочие полезные в лесном житье-бытье предметы. Ваша задача — ничем не выделяясь из окружающих, сходить в Минск и принести все, что вам передадут, сюда, в этот дом.
— Сделаю, товарищ Градов.
Я дал ей адрес Веры Зайцевой и Анны Воронковой, назвал пароль и еще раз попросил соблюдать осторожность.
— Официальный предлог для посещения Минска должен быть естественным, житейским: подыскивала работу, добывала лекарство для соседки, меняла продукты на теплые вещи. Что-нибудь в таком роде, очень правдоподобное и крайне необходимое для жизни. Легальный мотив поможет вам держаться непринужденно и не вызывать подозрений у вражеских ищеек.
— Придумаю! — пообещала Василиса Гуринович.
— А мужу и сыну мы сообщим, что вы помогаете им поскорее изгнать захватчиков из родной Белоруссии.
— Спасибо, товарищ Градов.
В обратный путь она отправилась пешком, сказав, что так на нее меньше обратят внимания.
Из разговора с Ходыкой выяснилось, что он хорошо знаком с нашим подпольщиком в бывшем совхозе Лощица агрономом Ефремом Исаевым.
— Между прочим, с ним проживает инженер Мурашко, — сказал Ходыка. Строитель по специальности, не захотел работать на немцев, ушел из города. Теперь сидит без дела, переживает. Есть у
