Валю Васильеву. Девушку мы долго отговаривали от тяжелого похода, но она заупрямилась, разобиделась до такой степени, что пришлось согласиться.
Диверсанты взяли 3 толовых заряда по 10 килограммов и ушли. Им предстояло преодолеть около 70 километров до места диверсии.
Спустя полмесяца группа вернулась с победой: взорваны три эшелона. Но диверсанты пришли без Вали. Сообщение об этом взбудоражило весь лагерь. В отряде царила атмосфера бережного отношения к каждому бойцу, тем более всех взволновало исчезновение Вали, одной из храбрейших партизанок, которую любили и уважали все без исключения. Многие парни пытались ухаживать за ней, однако она никому не отдавала предпочтения и тем еще больше воспламеняла их сердца. Дружба, любовь, боевое братство — лучшие чувства нашего лесного товарищества были потрясены случившимся.
Тяжело пришлось диверсантам, расспросам и упрекам не было конца. Любимов объяснял, что Валя пропала ночью, в лесу, когда группа под сильным огнем отходила от взорванного состава. Девушку искали, вступали в бой с эсэсовцами, которые прочесывали лес, отходили и снова искали. Но попробуй найти человека в белорусских пущах, да еще когда повсюду шныряют напуганные взрывами каратели. Сколь ни печален был факт, с ним пришлось примириться, такова была партизанская жизнь, партизанская судьба. Винить никого не приходилось, виновата была война, виноват был враг, вынудивший нас взяться за оружие. Отряд принял решение жестоко отомстить захватчикам за гибель Вали Васильевой.
Мрачный Иван Любимов, который, как командир группы, не мог не испытывать угрызений совести за горькую потерю, через несколько дней вновь попросился на железную дорогу.
— Дайте мне тех же людей, и мы тысячу фрицев отправим на тот свет за Валю…
Но у меня, Грома и Кускова были новые планы относительно операций на железнодорожных коммуникациях. Чтобы месть врагу была весомой, мы решили увеличить количество подрывных групп и с этой целью привлекать в них все больше новичков, а бывалых диверсантов назначать, как правило, командирами. Любимова я спросил:
— Кто из твоих подрывников сможет руководить группой?
— Все, — хмуро ответил Иван.
— Если не все, — уточнил Кусков, — то многие.
— Посоветуемся с Костей Сермяжко, — предложил замполит. — Это же его любимое дело — рвать рельсы.
Позвали Сермяжко, и все вместе обсудили кандидатуры командиров семи новых диверсионных групп. Кроме Ивана Любимова и Кости, назначили Ларионова, Афиногентова, Тихонова, Шешко и Мацкевича.
После тренировки группы, взяв по два заряда взрывчатки, ночью выступили из лагеря на запад и восток — к магистралям Минск — Барановичи и Минск Бобруйск. Вернуться они должны были спустя дней десять, к первомайским праздникам.
На девятый день в лагере раздался необычный шум. Я схватился за маузер, выскочил из землянки. Отовсюду бежали бойцы и командиры, крича: «Валя! Валя!» Навстречу нам на руках несли живую, невредимую Валю Васильеву. Как велико было горе, когда отряд узнал о ее мнимой гибели, так велико теперь и непосредственно было ликование видавших виды суровых, закаленных лесных воинов. Девушка едва пробилась сквозь торжествующую толпу ко мне, чтобы доложить о прибытии. Я не дал ей говорить, обнял и поцеловал. Валя совсем смутилась и чуть не расплакалась.
— Станислав Алексеевич… Товарищи… Дорогие мои… Я же сама виновата… Думала, выговор мне, взыскание, а вы… Такая встреча, спасибо, спасибо!
— Какое взыскание, Валя! — сказал я. — Мы тебя убитой считали. Отомстить поклялись… Спасибо, что жива, что в отряде. Всех порадовала, Валюша, молодчина!
Весь отряд, затаив дыхание, слушал Валин рассказ о скитаниях на волоске от смерти.
В темноте, прорезаемой светящимися трассами немецких автоматов, она бежала сквозь кусты, спотыкалась о корни деревьев, несколько раз падала и чувствовала, что отстала от своих, но крикнуть боялась, криком можно было привлечь гитлеровцев. Когда в лесу стихло, она остановилась, отдышалась и прислушалась. Где остальные — впереди? Она пошла вперед и шла долго, пока вокруг совсем не стемнело и над головой не сомкнулись кроны. Ей стало страшно, что она заблудилась, и пришла мысль повернуть назад, к железнодорожному полотну, диверсанты должны в конце концов обнаружить ее исчезновение и тоже вернуться, чтобы найти ее, отставшую в этой бешеной гонке по хрустящему кустарнику и черному лесу.
Она проблуждала у железной дороги почти всю ночь. Неподалеку раздался немецкий разговор, он спугнул ее в лес, а перед рассветом вновь вышла к полотну. Вдруг оттуда, откуда она пришла, послышались выстрелы. Прибавила шагу и увидела на насыпи ремонтных рабочих, они исправляли путь у переезда, их было немного, они копошились не спеша. Если б здесь восстанавливали путь после налета диверсантов, обстановка была бы иной, и ей не пришло бы в голову спрятаться среди ремонтников. Она закидала автомат ветками, сбросила ватную телогрейку, засунула под кофточку за брюки гранату и подошла к рабочим. Поздоровалась, те с любопытством ее оглядели, ответили доброжелательно. Она сказала, что убежала из деревни, потому что молодежь угоняют в Германию. Взяла инструмент, стала помогать в ремонте. Рабочие молчали, стрельба приближалась.
Взглянув на опушку леса, она помертвела: из-за деревьев выходила цепь эсэсовцев с автоматами наперевес, очевидно, они прочесывали свой участок в поисках ночных налетчиков и для верности палили по кустам. Когда в их руках трясется стреляющее оружие, им не так боязно в чужом грозном лесу, уменьшаются дрожь в коленях и отвратительное сердцебиение. Выйдя на открытое место, они прекратили стрекотание: тут все ясно и при дневном свете даже не страшно. Валя отлично сознавала, что сейчас ей до смерти четыре шага, как в песне, но и в эти жуткие минуты продолжала ненавидеть и презирать подлых захватчиков. Ненависть и презрение у нее были сильней страха, а это помогло бы ей в самый последний, решительный миг взорвать гранату у сердца. В тот миг, когда чужие грязные лапы потянутся, чтобы схватить ее чистое тело и уволочь на пытки, глумление и позор плена. «Градовцы в плен не сдаются», — твердила про себя фразу, когда-то услышанную от ее непосредственного начальника, командира конной разведки Николая Ларченко. И еще она знала, что одна из жизни не уйдет, радиус поражения у гранаты столько-то метров, сколько точно, она забыла, а может быть, просто не успела узнать в суматохе бурной и лихой партизанской юности. Сколько милых, неуклюжих, или, напротив излишне бойких ребят с красными звездочками и ленточками на шапках намекали ей на любовь, гордились ею и обожали ее, и вот случилось так, что никого из них нет возле нее в эти страшные секунды, и она совершенно одна, совершенно одинока.
Но в этом ощущении безнадежного одиночества она оказалась неправа. И у подневольных рабов остаются от прежней вольной жизни добрые качества. Да и были ли они рабами? Наверное, лишь смирились на время, затаили жажду свободы до удобного случая, а пока не находили его и мучались, работая на ненавистных пришельцев. Ремонтники не выдали Валю. Эсэсовцы долго их о чем-то расспрашивали, те отрицательно качали головами и никто ни единым жестом не указал на девушку, появившуюся среди них при загадочных обстоятельствах во время прочесывания автоматчиками лесных зарослей.
Эсэсовцы ушли, чертыхаясь. Старый рабочий сказал Вале:
— А и побледнела ж ты, доченька.
— Как не побледнеть, — проговорила она. — Кому охота в неметчину ехать!
— Куда путь держишь теперь? — спросил старик.
— Родственники у меня там, за Столбцами.
— Через город Столбцы не ходи, девушка, фрицев там видимо-невидимо. Попадешься.
В разговор вступил другой рабочий:
— В какую тебе деревню за Столбцами? Тамошний я, могу проводить.
В какую ей деревню, Валя не знала. Отвечать: «В Гресский лес, к подполковнику Градову», — не имела права.
— Я партизанка! — призналась она. — А вы советские люди или земляные черви?
Ремонтники с восхищением взглянули на нее, а старик спросил:
— В эту ночь возле станции Колосове вы состав подорвали?
— Предположим, — сказала она.
