причинам как субъективным, так и объективным работаете мало. Да почему же? Или я мало телевизор смотрю…
В.М. Я работаю последние 5 лет на телевидении, в общем, еженедельно. Просто на спутниковом — том, которое смотрит достаточно такой узкий круг. Но я всегда вспоминаю театр в Паневежисе, где работал Банионис. Маленький театр, в который ехали со всей страны, чтобы посмотреть, что они там творят, эти несоветские литовцы.
М.В. Очень знаменитый был театр, все приличные люди знали.
В.М. Я совершенно лишен комплексов. Комплекса славы или чего-то там. Вы заблуждаетесь, думая, что сегодня на телевидении можно делать гораздо большее, чем делали мы. Я-то как раз уверен, что в наше время, когда существовали ЦК партии, и обкомы партии, и КГБ, и все прочие организации, то бишь в 86-м — 91-м годах крушения Союза, — мы были гораздо более свободны, чем нынешние журналисты. У нас было гораздо меньше самоцензуры — плюс мы все понимали, что такое журналист.
Мы, наконец, в те годы впервые в жизни смогли стать журналистами, которые реально говорят. Говорят то, что хотят, что думают. Я, кстати, сейчас не всегда согласен с тем, что говорил тогда. Что поделаешь, вот иначе многое понимаю.
А сейчас другое время, сейчас другая публика. Потом — вам же тогда нечего было смотреть. Вы и смотрели меня, «Взгляд». Что еще было смотреть? Не ленинские же «университеты миллионов». Ну, были какие-то отдельные любимые передачи, трогательные: путешествия — Юры Сенкевича, животные — дяди Коли Дроздова.
М.В. Эти передачи были очень энергетически накачанные. И дело не только в этом. Они были чрезвычайно плотные эмоционально и информационно. И на весьма интеллектуальном уровне все подавалось. Не рыхлое изображение — а плотная подача, как яблоко. Сейчас этого практически нет, за редчайшими разовыми исключениями.
В.М. Так всё изменилось. Я помню, как-то снимал одного очень известного писателя для своего цикла. И он сказал там мне фразу…
М.В. Если не секрет, кто?
В.М. Сейчас. Он сказал мне одну фразу. Которая произвела на меня большое впечатление. Я часто ее использую, когда меня спрашивают: а почему вы не работаете на главных каналах, почему вы так сознательно ушли куда-то, скажем, радио «Орфей» некое, где транслируют классическую музыку. А просто со многими я не хочу работать. Я не люблю работать с мышами. И тот писатель мне сказал: «А мышки-то выросли и стали начальниками страны». Вы не помните этого писателя?
М.В. Простит-те великодушно. Это мы с вами давно были… Еще в той вашей родительской квартире. Очень бы не хотелось заканчивать разговор на этой печальной, в сущности, ноте.
В.М. Это не страшно. Потому что у нас с вами наверняка случится продолжение.
Андрей Макаревич
Повороты птицы цвета ультрамарин
Михаил Веллер. Экий у тебя чудный френч. Он маде ин где?
Андрей Макаревич. Он маде ин Австрия, Тироль.
М.В. Тироль… Я никогда не был в Тироле!..
А.М. Это потрясающие места.
М.В. Пуговки такие костяные, с чернением… отличные.
А.М. Я, честно говоря, хотел их заменить на тусклые металлические, потому что френч мне очень нравится… Как солдат из черной планеты «Звездных войн».
М.В. Нет-нет, правильные пуговки. И сочетание этого тусклого черновато-серого, который отдает синим в сочетании с зеленым. Это сделал человек с правильным пониманием и вкусом.
А.М. Это тот мистический случай, когда в витрине висит один-единственный пиджак, и ты думаешь: хорошо бы его купить! А магазин закрыт. Потом ты понимаешь — завтра придешь, магазин будет открыт, но точно не окажется твоего размера. И назавтра не идешь. На третий день опять проходишь мимо. Магазин открыт.
Ты заходишь и говоришь: ну конечно, у вас нет моего размера? Они говорят: почему? — на витрине как раз ваш размер. Они снимают его с витрины, и он садится на меня так, как будто по мне сшит. Понимаешь, да?
М.В. Я знаю случай еще более загадочный. На дворе наступает новый, 2000-й год, то есть в декабре девяносто девятого. Рождественская распродажа. И в городе Нью-Йорке, Гринич-Виллидж, угол Бродвея и 14-й — одежный магазин. Цены небольшие. Висит шикарный, табачного цвета, средний между твидом и букле, френч. Стоит, допустим, 79 долларов 99 центов. Или 89 долларов. Но меньше 100 точно. Денег нету. Я туда приехал, потому что у меня составлена программа выступлений по восьми городам. В самом хорошем мне заплатили тысячу, в самом плохом — триста, еще на сколько-то продано книжек. Всего я насобирал в результате три тысячи долларов, еще за две продал права на неоконченного «Гонца из Пизы» одной газете. На эти деньги надо было с семьей жить год, ни в чем себе не отказывая. И вот я посмотрел на этот френчик, померил, вздохнул, поздравил всех с Мэри Кристмасом и пошел экономить дальше.
Проходит год. И я прилетаю снова. Иду по Бродвею. И вижу этот френч! В той же витрине. И на нем уже написано: «29 долларов 99 центов».
А.М. Он тебя дождался.
М.В. Я захожу. Судя по размеру — это он же. Не купить — значит, плюнуть в лицо судьбе. Это твое.
И вот я его носил много лет, пока не съела моль. А то, что моль ест в шкафу самым первым, не обращая внимания на соседнее, — это показатель качества.
А.М. Да-да. Причем любимые вещи обычно.
М.В. Какое характерное начало дружеской беседы со знаменитым музыкантом, певцом, поэтом, художником, композитором… Много вас еще из повозки вылезет? Да! Аквалангистом — стрелком.
А.М. Еще не буду присваивать себе громкое звание литератора-эссеиста, скажем так.
М.В. Понимаешь, сам варясь в литературной среде, литераторов не вижу в упор и насквозь. Простит-те великодушно! И писатель. За этим следует ответ: от писателя слышу!
А.М. Ты классно отвечаешь на свои вопросы! Я не помешал?
М.В. Сейчас поможешь. Вопрос главный: выборы президента. Дело кануло и минуло, но осадок остался, как мы чувствуем.
Вот друг мой добрый Андрей Константинов мне рассказывал в Питере, почему он не стал доверенным лицом Путина. Просто потому, что ему это конкретным мелким чиновником было предложено в настолько хамской форме, что он далеко послал чиновника, сказав, что Путину я, может, и доверяю, а вам нет. Вас я не знаю. И поэтому у Путина было свидетелей, нет, секундантов, нет, доверенных лиц было не 500, а 499. Что красивое число, безусловно, с неким недоговоренным смыслом.
Как ты стал доверенным лицом кандидата в президенты и олигарха Прохорова? В пределах неразглашения гостайны, разумеется.
