переменил тему.
Все воскресенье и весь понедельник в селе только и было разговоров что о проповеди.
Папа вроде бы и сочувствовал священнику, но — Дарка это отлично заметила! — втайне был рад.
Однажды после полудня Дарка, подвязывая в саду георгины, заметила, что через огород напрямик, мимо подсолнухов, приближается женская фигура в белом. Сперва Дарка приняла ее за дочку арендатора, которая тоже училась в Черновицах и заходила иногда к Поповичам одолжить книжку. Дарка бросила работу и побежала навстречу гостье. Но это была не Эти, а сестра Данка Ляля.
Она ни крошечки не изменилась с прошлого года, лишь новая прическа с локонами на ушах и модное венское платье делали ее неузнаваемой.
Прежде всего Дарка подумала, что Лялю послал Данко. Эта мысль показалась ей такой правдоподобной, что у девушки перехватило дыхание.
Не в силах вымолвить слова, Дарка сделала вид, что любуется Лялиным туалетом. И было чем залюбоваться: поверх розового шелкового чехла наброшено элегантное платье-пенка, на ногах белые чулки, белые полотняные туфли с бантиками, на руках белые перчатки, а в дополнение ко всему сумочка из белого бисера и широкополая, тоже белая, соломенная шляпа с розовым бантом и веточкой блестящих, словно живых, черешен.
Никто, никто в Веренчанке не одевался так нарядно. Никто из местной интеллигенции не носил шляп, и Ляля казалась Дарке не живым человеком, а призраком, сошедшим с журнала мод.
Легко можно представить, что испытывала Дарка, стоя перед этой великосветской дамой, — босая, в грязном ситцевом платьице, которое она надевала специально для работ в саду.
— Даруся, как поживаем? — Ляля схватила Дарку за руки и прижала ее к своей надушенной груди. — Как вы выросли за этот год!
Дарку обдало запахом душистого горошка. Сходство Ляли с Данком было так велико, что девушке стало даже больно. Теперь она уже не думала, что Ляля явилась как посол от Данка.
Боже мой, те же удлиненные, зеленые, бархатистые, словно нежный молодой мох, глаза, тот же длинный породистый нос, те же четко очерченные, тонкие губы!
Дарка стояла растерянная, до слез взволнованная сходством между братом и сестрой, не зная, что говорить, что делать.
Но на этот раз бабушка оказалась настоящим дипломатом. Заняла Лялю Славочкой («А ну, покажи: где носик, где глазик?»), а Дарке подмигнула, чтобы та привела себя в порядок.
Мыться было некогда, Дарка надела туфли на пыльные ноги, быстро сменила платье, несколько раз провела щеткой по волосам и, на ходу очищая ногти от глины, выбежала в сад.
Ляля была слишком хорошо воспитана, она не заметила Даркиных пыльных ног, ни грязных рук.
По-украински сестра Данка говорила неважно, к тому же с иностранным акцентом, но не это поражало в ней. Наоборот, это скорее придавало ей своеобразное очарование. Ляля, как и прежде, разговаривала, жестикулируя и смеясь одновременно. Она, как и в прошлом году, спрашивала и сама отвечала на вопросы.
— Я не могу, а вы можете? Не могу жить, как… ну, как это называется?.. Такая малюсенькая комнатка, где живут монахи?
— Келья…
— Вот… вот… я не могу жить, как в келье… без людей… без движения… без шума… В Вене мы каждую субботу ходим в концерт. Бесплатно, как студенты музыкальной школы. А здесь я уже две субботы без концертов… Так дальше, право, нельзя. Мы сами должны устроить концерт. Вы на каком инструменте играете?
Со стороны Ляли было бы очень мило поинтересоваться этим, если бы она не позабыла прошлогоднюю историю с Даркиной музыкальностью.
К счастью, Ляля тут же перескочила на другую тему:
— Моя мама привезла меня в село пить козье молоко, чтобы я хорошенько поправилась за каникулы. Она, бедняжка, не понимает, что меня может поправить не молоко, а компания… движение… шум. Я говорю: «Данко, давай делать что-нибудь, а то я сойду с ума…»
«Значит, он уже в Веренчанке, — в Даркином сердце вспыхнула свечечка и тотчас осветила все мысли, все чувства, — он здесь…»
— Я говорю Данку: «Ты собирай парней»… — Уловив улыбку на губах Дарки, Ляля весело рассмеялась: — Ой-ой!.. Верно, не так сказала? Как будет правильно? Как литературно правильно назвать неженатого мужчину? Парень? Нет? Нехорошо? Надо говорить «молодой человек», да?
— Нет, просто «юноша».
— А почему не парень? Парень — это кавалер, да?
— Да, но это больше относится к деревенским…
— Ага, понимаю… понимаю! А мне нравится слово «парень»… Оно такое солидное. Я говорю Данку: «Организуем театр или концерт или пойдем на прогулку». Куда здесь можно пойти? Что здесь есть такого… сверх… необычайного?.. Нет? Ничего? Ах, это ничуточки не мешает! Мы придумаем, если нет! Вы знаете, что мы можем сделать? Мы можем сказать… что на каком-нибудь месте, например, когда-то, давным-давно, шел бой между нашими князьями и турками. Кто нам мешает? Мало ли тут всяких боев было? Ха-ха-ха! Все равно, был он или нет. Я вообще не верю историкам… Грундзахе[42] — была бы причина для прогулки… Я слышала, вы только подумайте, что Софи вышла замуж… Жаль… такая милая девушка, и вдруг — замуж… Вы не считаете, что это немножко смешно — выходить замуж? Подумайте — вдруг менять свою фамилию, чужую даму называть «мама», чужому господину говорить «папа». Ха-ха- ха! Да и вообще это просто смешно! Ну, одевайтесь, и пойдем к Подгорским.
У Дарки кровь прилила к лицу. Как же ей еще одеваться? Ляля поняла свою бестактность и мигом постаралась загладить ее:
— Это я так сказала, чтобы посмеяться над собой… Вы одеты стильно, так должна одеваться каждая элегантная дама в селе. Это я ох и раззява!.. Правильно я сказала «раззява»? Так надо говорить? Раззява. Я не подумала, что Веренчанка — не Вена… Поглядите, как смешно я выгляжу! Еще и шляпу надела на голову, ха-ха-ха!.. Фу! — Она сбросила шляпу с головы и повесила ее на руку, как корзинку. — А как там Орыся?
Дарке стыдно признаться, что Орыся до сих пор не зашла к ней. В конце концов, для Ляли этот вопрос вовсе не главный, Орыська в данном случае была лишь зацепка. Девушка заговорила о ней, чтобы расспросить о Стефке.
— А Стеф? Как поживает Стеф? Я такая свинка, ни разу не написала ему. О, совсем не потому, что не хотела, гот бегите[43]. Наоборот, мне очень хотелось написать ему хорошее письмо, но знаете, как это бывает? После занятий приходишь домой поздно, усталая, и думаешь: завтра обязательно напишу. А завтра снова уроки, дела, и снова устаешь, и снова говоришь себе: завтра уж обязательно напишу… И так все время. Он не сердится на меня, как вы думаете?
— Я думаю, нет… Стефко послал вам на рождество открытку.
— Да, да… Смешно так вышло…
— Почему смешно?
— Он написал по-украински, а мои дяди — ну, не чудаки ли? — подумали, что она написана по- турецки…
«Что за глупости! — Дарка хмурит брови. — И что за идиоты эти дяди из Вены!»
По мере приближения к дому священника у Дарки пропадает интерес к Лялиной болтовне. Сознание, что скоро она увидит Данка, парализует все чувства.
Первая радость оттого, что он в Веренчанке, медленно уступает место жгучему вопросу: как он встретит ее? Ведь все, в том числе и Ляля, еще с прошлого года знали, что Данко и Дарка симпатизировали друг другу. Но никто, кроме Стефка, — а его не интересуют чужие дела, — не знает, что Данко променял (да, да, надо иметь мужество называть вещи своими именами) ее на Лучику Джорджеску, дочку префекта.
Для Дарки это не только боль, но еще и стыд, который, может быть, сильнее боли. И вот теперь все должно всплыть па поверхность. Все узнают, что Дарку бросили. Что может быть позорнее для девушки? Она готова (к сожалению, и это уже поздно) уговорить Данка хоть на первых порах держаться так, чтобы
