своих хозяев задание втянуть в работу и учеников старших классов. Так разошелся к концу… Бабушка по наивности угостила его смородинной наливкой, и Манилу стал плясать чардаш, потом со слезами на глазах просил помочь подобрать «факты» из моей биографии… Слышала ты когда-нибудь о такой комедии? «Если, говорит, я не справлюсь с «работой», меня выгонят со службы, а диплома у меня нет, куда я тогда денусь?» Но самое смешное было на следующий день. Он пришел уже трезвый и стал валять дурака: дескать, накануне он нарочно разыграл пьяного, чтобы проверить мою дружбу… С чертями бы болотными тебе дружить, а не со мной! Вот кто занял место нашего Локуицы. Не было бы счастья, так несчастье помогло — теперь я хоть знаю, с кем имею дело. В таких случаях, скажу тебе, открытый враг — это уже полврага. Его хоть можно утихомирить, чтобы не пакостил. Главное — пережить, может, и дождемся лучших времен…
«И больше ничего? И это все?» — разочарованно думает Дарка, но взгляд ее останавливается на загоревших впалых щеках отца, на его преждевременно согнутой спине, и внутренний голос смолкает.
У отца уже нет сил для открытой: борьбы, а может быть, и никогда не было такого рода силы. Может быть, он из тех натур, которые в нормальных условиях еще могут достичь вершин, но для войны не пригодны.
Одно стало очевидно Дарке — отец не из породы Локуиц. Он не из тех, в ком неудачи и помехи рождают еще большее рвение. Локуица мог ударить кулаком по столу и крикнуть: «Надо действовать!» И верилось, он и впрямь начнет действовать.
Обшарив все уголки в саду и огороде, вдоволь наглядевшись на восходы и на закаты, вдосталь побродив на рассвете по холодной, сизоватой росе, Дарка утолила первоначальную тоску по селу. Это было так, будто она, изнемогающая, добралась до источника и зачерпнула первую пригоршню воды. Теперь ее больше интересовал дом. Заглянула и обревизовала, как говорила бабушка, все уголки и каморки, все шкафы, все ящики, добралась даже до бабушкиного сундука на чердаке, где старуха хранила сувениры своей молодости (веера из слоновой кости, пелеринки из страусовых перьев, смешные чепчики с двухметровыми бантами, какие-то письма), но и это занятие в конце концов приелось.
Тогда Дарка занялась «высшим образованием» Славочки. Уносила малютку в сад, расстилала рядно, опускалась на него и усаживала перед собой девочку. Начиналась «наука». Дарка прикасалась Славочкиной ручкой к ее носику, повторяя при этом: «Носик, это носик», потом отводила руку к глазу, приговаривая вслед каждому такому движению: «А это глазик». После десятого раза спрашивала: «Где у Славочки глазик? Ну, где глазик? Покажи пальчиком глазик!» И когда девочка показывала на носик, Дарка с терпеливостью профессионального педагога ласково, но упорно поправляла ее: «Это носик, а глазик тут. Там носик, а это глазик. Глазик. Где у Славочки глазик?»
И так без конца. На третий день, к превеликой радости всех домашних, Слава отлично умела отличать нос от глаза.
Но и эта педагогическая работа вскоре тоже приелась Дарке. Она понимала: ей скучно без настоящего дела. Ее оторвали от нормального ежедневного дела, каким были для нее занятия в гимназии.
Первая радость, вызванная ощущением простора, свободы, сознанием, что ей не грозит больше двойка, постепенно переходила в тоску.
Кроме того, Дарку не покидал подсознательный, тщательно скрываемый от себя самой страх, с которым она просыпалась по утрам: время летит, а она не занимается.
Конечно, Дарка могла достать румынские книжки и читать их для практики. Она никогда не относилась враждебно к румынскому языку: ведь это был язык домнула Локуицы; из чужих языков она больше всего любила и уважала именно его. Но мысль о том, что она, Дарка, должна читать эти книги по указке Мигалаке, убивала всякие добрые намерения.
Не хватало ей компании. Где-то задержались Данко и Ляля. Орыся с Улянычами не приехала. Из прошлогодней «братии» в Веренчанке были только Костик и Пражский. Рассказывали, что Костик и Пражский полуголые шатаются у пруда с удочками, но Дарка, слава богу, ни разу не встречалась с ними. Она сознательно избегала этой встречи. Прошлым летом они относились к ней как к ребенку, немного смешно играющему роль взрослого. Теперь, очевидно, все в их взаимоотношениях должно измениться. За год девушка так вытянулась, так «возмужала», что даже чужие люди в лавке или трамвае говорили ей «вы».
Поэтому Дарке хотелось, чтобы «новое» знакомство с Костиком и Пражским произошло незаметно, в большой компании. Пусть на здоровье ловят рыбу, а она подождет Лялю, Орыську и Данка.
Единственной Даркиной подругой была теперь Санда. Но она вышла замуж и, по буковинскому обычаю, не могла больше плясать на «данце» 4 |, а только на свадьбах, да и то специальные танцы для замужних. В церкви Санда стояла в углу, отведенном для замужних, и, даже возвращаясь домой, держалось поближе к старшим женщинам.
Саида, как и все замужние, носила на голове похожий на чепчик красный рогатый «фез». По двору она ходила в одном фезе, но, выходя за ворота, обязательно набрасывала на него платок.
41 На гулянках (жарг.).
Дарку, по правде сказать, больше всего интересовал муж подруги. Мама говорила, что Санда вначале не хотела выходить за него, но когда стало известно, что у жениха полон погреб картошки, согласилась. Картофель сохранился у него в эту голодную зиму отнюдь не потому, что он был умнее других, а наоборот. В то время, как все люди старались заработать на сахарной свекле, муж Санды, лентяй и увалень, вместо того чтобы ухватиться за эту новинку, засадил, как обычно, поле картошкой. И оказалось, что он поступил умнее всех.
У мужа Санды были давно не стриженные волосы цвета соломы. Ясными, широко открытыми глазами и небольшим, таким контрастирующим со всей фигурой личиком он походил на дурачка из сказки. Разница заключалась лишь в том, что в сказках дурачки обычно женятся на принцессах, а сами со временем становятся мудрыми королями, этому же судилось всю жизнь просидеть в дураках. Другое дело, что Санда и в самом деле выглядела рядом с ним принцессой из сказки.
— Как ты могла выйти замуж за него? — спросила Дарка, хоть и отлично понимала, что порочить мужа в глазах жены по меньшей мере бестактно. — Ведь это на всю жизнь! Всю жизнь у тебя перед глазами будет торчать эта соломенная стреха…
Санда покраснела и пожала плечами:
— Подумаешь!
Она степенно, точно давно уже хозяйничает, приглашает Дарку, словно важную гостью, в светлицу.
Светлица — это даже не комната, а склад парадной одежды, обуви, зерна, пряжи и прочего. Прежде всего здесь никто никогда не живет. Комнатой этой пользуются лишь при таких выдающихся событиях, как свадьба, крестины или похороны. На чисто застеленной кровати уголками кверху лежит гора вышитых цветными нитками подушек, на которых никто никогда не спит. Они неприкосновенны, — спят в соседней комнатушке, на подушках, набитых овсяной соломой. В головах кровати, во всю ширину ее, стоит окованный железом сундук, расписанный красными петухами с неестественно голубыми глазами. Печь, разрисованная птицами и цветами, так чиста, что кажется бутафорской. На печи, обычно служащей постелью, стоят мешочки с зерном, узелки с мукой. В доме, несмотря на жаркую погоду, холодно и сыро, как в погребе. Сквозь маленькие оконца, украшенные вырезанными из цветной бумаги кружевами, солнце не проникает.
Дарку смущает поведение Санды: откуда и зачем такие церемонии между двумя давними подружками-соседками?
Дарка. хочет любым способом разрушить искусственную преграду, вставшую между ними. Ей кажется, что стоит заговорить с Сандой душевно-душевно и та не выдержит и снова станет прежней ее подружкой.
— Санда, — Дарка как будто не произносит слова, а поет, — почему ты со мной какая-то такая… словно ты меня забыла, отвыкла за то время, что я не была дома? Мне так жаль тебя, Санда!
Дарке жаль подругу, она улавливает какое-то отдаленное сходство между Сандиной и своей незавидной судьбой.
Но та неумолима. Она производит впечатление человека, лишившегося памяти после тяжелой