XXV
У ворот родного дома Дарку встретила бабушка со Славочкой на руках, или, точнее говоря, Славочка у бабушки на руках. Крошечная девчушка разодета к приезду старшей сестры, словно куколка. На ней розовое, из прозрачного фуляра, платьице со множеством оборочек и бантиков. Казалось, малютку окутывает облачко.
Сквозь мелкие листья акации, под которой стояла бабушка со Славочкой, просвечивало солнце, осыпая девочку золотыми горошинами. Дарка сразу заметила, что личико у сестренки стало осмысленным. Носик, глаза, разрез губ — все обрело четкие формы, теперь о Славочке можно с уверенностью сказать, что она вылитый «папочкин портрет». Дарка не без боли отметила, что это портретное сходство одновременно и горькое обвинение судьбе: вот каким был наш отец и что сделала с ним жестокая жизнь!
Дарка протянула девочке руки. Маленькая заглянула в глаза бабушке, словно спрашивая, можно ли, затем, кокетливо склонив головку, потянулась к сестре.
Дарка, поддерживая головку, прижала к груди нежное тельце, и в ней проснулось странное ощущение, как будто Славочка не только сестра. Одно мгновение малютка казалась ей дочкой. Это было как в детстве, когда Дарка играла в куклы.
Дома ничего не изменилось, хотя все казалось Дарке обновленным. После серых, почти побелевших от зноя городских стен трава и листья в саду были особенно зелены, цветы на клумбах особенно ярки, особенно душисты.
В первый день жажда простора была так непреодолима, что Дарка, невзирая на предупреждение бабушки о сквозняках, распахнула настежь все окна и двери — воздуха, свежего воздуха!
Даже пес Цыган, не сообразуясь с физиологическими законами короткой собачьей жизни, вместо того чтобы значительно постареть, казался Дарке точно таким, как год назад. Она была благодарна псу за то, что он сразу узнал хозяйку. Верный друг!
Нет, здесь все оставалось без изменений — и люди, и вещи.
Только у мамы от носа к губам протянулась тонюсенькая, как белая ниточка, черточка, которой не было на рождество. Когда мама смеялась, черточка углублялась и становилось заметно, что это не белая ниточка, а морщинка. Верно, ни папа, ни бабушка, видевшие маму каждый день, не замечали этого, но глаза дочери тотчас уловили первый признак подкрадывавшейся старости.
Мама была так же красива — розово-белая кожа, ровные зубы, светлые тяжелые косы, — но, сама не ведая того, она уже перешагнула рубеж, за которым кончается расцвет и начинается увядание. Наступит день, когда мама, взглянув в зеркало, не поверит ему.
Сутки прожила Дарка у своих, а о табеле никто и словечком не обмолвился. Прошел второй день, а дома, казалось, забыли, что на всем земном Шаре все ученики по окончании учебного года получают табель с отметками. На третий день Дарку начала угнетать эта чрезмерная деликатность. Неужели они не понимают, что чем больше тянуть, тем хуже для Дарки, для них самих?
Пришлось заговорить ей первой. Когда все собрались в столовой, она вытащила из книги злополучное свидетельство, расстелила его на столе так, чтоб всем было видно, и сказала довольно заносчиво:
— Вот какой табель я получила, — и чуть не добавила: «Полюбуйтесь!»
Вот это был номерочек! В первую минуту все трое словно испугались чего-то, даже не прочитав как следует документ, в один голос стали утешать Дарку: мол, бывает и так, и не стоит принимать эту историю близко к сердцу. Все знают, как несправедливо поступили с Даркой и почему.
Отец крепко прижал дочь к своей пропахшей табаком груди.
Кто-кто, а он хорошо знал, что его Дарка заслуживает лучших отметок. Знал папа и то, что большинство троек учителя поставили под нажимом Мигалаке.
— Да, — наконец произнес он, — ты должна еще понять и то, что этот документ — удар не только по тебе. Они хотят сделать тебя устрашающим примером для других… Ну что ж, такие наступили времена, доченька…
Дарка глядела на отца растроганными, потемневшими глазами.
«Папка, родной! Как он меня понимает! Как он меня понимает! И как случилось, что кое в чем он мне ближе мамы? Возможно, потому, что мы с ним «двое мужчин», призванные охранять покой наших трех женщин. Папа — он глава семьи, а я… Я должна действовать с ним заодно, ибо более выдержанна, чем мама, Славочка и бабушка вместе взятые. Иногда мне кажется, что кое в чем я даже сильнее папы. Он, верно, рад, что я по-мужски переношу удары, сыплющиеся на мою голову, словно шишки в бору. Мой дорогой, дорогой папочка! Знает ли он, что ради его душевного покоя я могу перенести значительно больше?»
Бабушка тяжело вздохнула. Она старенькая, и потому дипломат из нее никудышный. Стараясь разрядить атмосферу, она по старческой наивности выпалила прямо с места в карьер:
— Мы, Дарочка… посмотрели твой табель еще в первый вечер, как только ты приехала. Так что не о чем тут и говорить. Им бы собачьи шкуры обдирать, а не детей учить!..
Мама с упреком взглянула на бабушку, а та, не зная, как загладить свой промах, схватила Славочку под мышки и заставила плясать на столе:
— Гоп-гоп-гоп!
Папа, словно не расслышав бабушкиных слов, с серьезным видом взял Даркин табель и спрятал его в шкатулку, где хранился семейный архив. И тотчас вышел из дому. Захотел, бедненький, подышать свежим воздухом. Вышла и Дарка.
Она нашла отца в саду. Он мерил шагами расстояние между деревьями.
— Что, папа, задумал?
— Задумал, деточка, выкорчевать старые деревья, а на их место посадить саженцы по новому методу.
Дарка не могла представить, как будет выглядеть дом без этого пышного зеленого обрамления. К тому же молодые деревца первое время кажутся такими жалким несамостоятельными.
— Не надо их выкорчевывать, папа. Пусть сохнут и умирают сами, как люди.
— В том-то и дело, что деревья, как и люди, редко умирают от старости. По большей части век им укорачивают, как и людям, различные болезни. Надо будет с почестями отправить их на тот свет… Мы их срубим и сожжем в печах, как в крематориях. От старости они стали ленивы, капризны, не хотят плодоносить, а ухода требуют большого.
— И все-таки жестоко так поступать с деревьями только потому, что они стары!
— Ничего, доченька, на их место придут молодые. Что ты хочешь? Таков закон природы, одно сменяет другое.
«Одно сменяет другое…»
— Папа, а что с домнулом Локуицей? Где он теперь?
— Уехал от нас к своей сестре, куда-то в Штефанешти. А недавно я получил от него письмо, разумеется, подписанное другой фамилией, из Ясс. Верно, все же решил жить в большом городе. Честная, открытая душа… вот и сожрали его враги.
— А кто теперь на его месте?
Вопрос не случаен. От особы, занявшей место домнула Локуицы, во многом зависела судьба семьи Попович. И прежде всего — хлеб, служба отца.
— Да… произошло то, чего мы больше всего боялись. Прислали на нашу голову румына-гвардейца. Как же иначе? Локуица не соответствовал, значит, надо было заменить его тем, кто станет угождать… И новый угождает, да еще как! Одно спасение — пьет до бесчувствия! Перед самыми каникулами насосался браги, приплелся ко мне пьяный в стельку. Пришел и давай хвастать, что написал на меня вот такущий донос в сигуранцу… Расселся в комнате, точно свинья в кресле, плевал куда попало. А знаешь, как бабушка «любит», когда сорят на пол… Тут же «от души» признался, что собирать материал для доноса ему помогал кое-кто из местных жителей…
— Кто? — спросила Дарка, переводя дыхание.
Отец внимательно поглядел на нее.
— Меньше будешь знать — тебе легче будет… Между прочим, Манилу проговорился, что получил от
