Как жестоко, как нечестно!
Мирчук заметил, что ученица Попович никак не может прийти в себя. Он догадался, что ее поразило (еще бы!) и рассердился на Дарку.
— Я вижу, Попович недовольна! Интересно! Да, интересно! А знаете ли, Попович, что такая ученица, как вы, должна сегодня получить в табеле «плохо» по крайней мере по трем предметам? Да! И еще «плохо» по поведению! Знаете вы это или нет?
И вдруг за словами «знаете или нет» возник живой Мигалаке. Это он, стоя за спинами Мирчука и директора, Дергал за ниточки этих деревянных марионеток. Они правы. Если б Мигалаке влепил ей двойку по румынскому, тогда прощай шестой класс! Да, они правы. Собственно говоря, если взглянуть на дело с этой стороны, то Дарку не очень и обидели. Произошел обычный обмен ценностями, ее три или четыре «очень хорошо» обменяли на «посредственно» по румынскому языку и литературе. Формально все правильно!
И все-таки это позор — приносить домой табель только с «императорскими» оценками. Кто обычно выезжает на тройках? Полная бездарность или последний лодырь, а Дарка ни то и ни другое. До сего дня ни у них в семье, ни в роду Поповичей (здесь, надо признаться, было не много грамотных), ни тем более в роду Скобельских, никто не приносил такого табеля. И она еще должна благодарить за это? Дудки!
Девушка, насколько у нее хватило мимических способностей, придала лицу дерзкое выражение, но учитель не обращал больше на нее внимания.
Наступила очередь Ореховской. С Наталкой он заговорил совершенно иным тоном. Сердечно. Так сердечно, что те, кто не знал Мирчука, могли попасться на эту удочку. Учитель сожалел, что такая образцовая ученица, можно сказать, гордость всей женской гимназии — и так съехала в этом году. За все годы у Ореховской даже в четвертях не было ни одной четверки, а теперь, с глубоким сочувствием констатирует учитель, она получает годовую тройку в табеле, да еще по такому важному предмету, как румынский язык. А раз снижена отметка по языку, то совершенно логично, что снижен балл и по истории, и по географии, то есть по предметам, которые читаются на румынском языке. И вот вам картина: круглая отличница получает табель с одной тройкой и двумя четверками. Куда ж это годится?
— Скверно, Ореховская! Не просто скверно, а очень скверно! Вам надо серьезно подумать о своем положении. Дирекция предоставляет Ореховской возможность и впредь продолжать образование и тем самым исправить свои фальшивые политические взгляды. Вы должны понять, что дирекции известно, какое влияние вы оказываете на некоторых малоустойчивых подруг. Поэтому вы несете моральную ответственность не только за себя. От отличницы дирекция вправе ожидать, чтобы она стала образцом для своих одноклассниц. А что получается?.. Вы так же, как Попович, как Романовская, Сидор и некоторые другие, должны посвятить каникулы занятиям румынским языком. Да, занятиям румынским языком. Ну, так как, ученица Ореховская, война или мир?
— Мир! Мир! — закричало несколько голосов.
Сама Наталка стояла выпрямившись, Точно вырезанная из дерева, ни кровинки в лице. Казалось, она не дышала. Когда Мирчук закончил речь, Наталка ровным шагом подошла к нему, взяла табель и молча — даже ресницы не дрогнули — направилась к своей парте.
Раздача табелей подходила к концу. Ничего интересного больше не произошло. Дарка так скверно чувствовала себя, что больше всего ей хотелось прямо из гимназии пойти на вокзал и ждать там поезда, но со «станции» надо было взять чемодан, зимнее пальто, узелок с подушкой.
— А зачем вам, Даруся, зимнее пальто? Все равно в сентябре придется везти его обратно, а у меня есть отличный сундук, я спрячу пальто от моли, оно полежит до осени… И все!
«Возвращаться в это разбойничье гнездо? Ни за какие сокровища в мире!»
— Я должна взять пальто, оно стало мне коротко. Мама удлинит его немного…
— Тогда другое дело… Но оставьте хоть подушку. Разве дома не найдется для вас подушки?
Конечно, подушка найдется, но Дарка не хочет оставлять никакого залога, ведь она ни за какие деньги не согласится жить здесь после каникул. Понятно, Дутка хочет обеспечить себе квартирантку на следующий учебный год, но Дарки это не касается. Пусть считают ее невоспитанной, думают о ней что угодно, но подушки она не оставит.
Как и во время зимних каникул, за Даркой заехал Стефко Подгорский. Он галантно вынес Даркин чемодан (узлы девушка выносила сама, считая, что мужчине это не к лицу), усадил ее по правую сторону пролетки; извозчик причмокнул, и они поехали к вокзалу.
Дарка решила ни о чем не расспрашивать Стефка, но всю дорогу только и думала: едет ли с ними Данко или нет?
Когда подъезжали к вокзалу, сердце забилось учащенно, неровно. Стефко о чем-то спросил, но у Нее от волнения заплетался язык, и она ответила невпопад.
Зал ожидания напоминал улей, в нем было полно учеников и учениц с чемоданами и узелками. Но будь Данко в толпе, Дарка сразу заметила бы его. И не потому, что он выше всех ростом. Ох, совсем не потому!
В вагоне Стефко вдруг стал разговорчив. Он уселся рядышком с Даркой — так было удобнее шептаться. Стефко рассказывал: Орыся задержалась, — шурину пришлось принимать дополнительные экзамены. Через недельку они приедут втроем. Данко, хитрец, тоже задержался. У него в Черновицах концерт в пользу бедных детей.
«Где концерт, там и Лучика», — скребет Дарку по сердцу. Но что она может поделать? Запретить Данку участвовать в концерте? И вообще — что она теперь «может»?
Пражский и Костик приехали еще на прошлой неделе и уже носятся по веренчанским полям и лугам.
— Как ты думаешь, это лето будет таким же веселым, как прошлое?
Дарка отлично понимает, о чем хочет спросить Стефко: он сомневается в Лялиной благосклонности и ждет, чтобы Дарка возразила, развеяла его сомнения… А кто развеет ее сомнения? Это Стефка не волнует. Он лишь глядит на нее голубыми беспомощными глазами и ждет ответа, несущего ему хоть капельку надежды.
«Как же он не похож на мужчину, — с досадой думает Дарка, — красив, корректен, а я б не могла полюбить такого. Он покорен, как улитка, и это отталкивает. Молодчина Ляля, что не отвечает ему на письма! Так и надо этой улитке бесхребетной!»
Не дождавшись ответа, Стефко начинает молоть вздор о Ляле. Смешно! Он рассказывает не о том, что было, а вслух мечтает о будущем, поэтому каждая его мысль, каждое высказывание сопровождается словечком «возможно». Возможно, Ляля запишется в консерваторию в Черновицах и не уедет больше в Вену. Возможно, она не захочет учиться, а станет давать частные уроки музыки. Во всяком случае, она должна остаться на Буковине.
Дарка слушала-слушала его болтовню, потом отвернулась и стала разглядывать проплывающие за окном пейзажи.
Вот эгоист противный! Ему даже не приходит в голову, что у Дарки могут быть свои дела, которые ей надо по крайней мере спокойно обдумать. Для себя в эти каникулы она не ждет ничего «веселого».
Но девушка упрекает себя: хорошо хоть так, могло быть куда хуже! Сигуранца могла выгнать отца с работы, Мигалаке мог не перевести ее в шестой класс… и вообще — она могла сидеть в тюрьме, если бы Орест не обладал таким сильным характером? Но все несчастья миновали ее, и это достаточная причина для радости. Неужели радоваться надо только, когда успех золотым ливнем обрушивается на голову? Может быть, гораздо больше надо радоваться тому, что несчастье миновало нас?
Пусть Данко ради Лучики задержался в Черновицах. Пусть! Пусть на протяжении всех каникул Дарку не ждет даже самое маленькое счастье. Пусть! А все-таки есть у нее нечто, чего никто не в силах отнять, — шестьдесят дней, свободных от занятий и страха перед Мигалаке! Шестьдесят дней в кругу родных! Шестьдесят раз, просыпаясь по утрам, она вместо чужого балкона увидит в окне зелень сада. Разве этого мало, чтобы на сердце стало легко без особых даже на то причин?
Впрочем, для того, кто пережил столько, сколько Дарка за последнее время, и самый покой уже счастье. Она въезжает в Веренчанку умиротворенная до краев.
