Так бывало сплошь и рядом, если дело касалось жены.
Той всем сердцем желал не думать о том, чем занята Бернис, вспоминает ли о нем. Заглушить боль, не страдать из-за нее, чтобы стало все равно. Мечтал, чтобы она не была до сих пор влюблена в Сэма Лейка. Тяжелей всего каждодневное притворство – делать вид, что ничего не замечаешь. Спасает лишь то, что он берется за любую подвернувшуюся работу, и так от рассвета до заката, изо дня в день, изо дня в день.
Вот и сейчас он чистит рыбу. Скоблит и потрошит, скоблит и потрошит. Работает четко, размеренно, и, глядя со стороны, можно подумать: вот человек, который в ладу с собой и миром.
Из кухни доносились звуки: звяканье посуды, приглушенные голоса. Бернис и Уиллади. К разговору Той не прислушивался – не в его привычках подслушивать, да и вряд ли что интересное скажут.
Вскоре появился Сэмюэль, подошел к Тою. Он переоделся в защитного цвета брюки и домашнюю рубашку, в руках держал кухонный нож.
– Помощь нужна?
– Оба рыбой провоняем – ни к чему, – покачал головой Той. – Да я уж почти управился.
Сэмюэль так и думал, что Той откажется от помощи. Нож он принес на всякий случай – мол, на него можно рассчитывать. Чувствуя себя бесполезным, не зная, чем заняться, он прислонился к дереву и стал перекидывать нож из руки в руку.
– Что в церкви? – спросил Той, чтобы поддержать разговор.
– Рад, что съездил, – отозвался Сэмюэль.
А Той сказал:
– Вот и хорошо.
И продолжал чистить рыбу, а Сэмюэль поигрывал ножом. Помолчав, он сказал:
– Бернис сегодня вверила себя Господу.
Рука Тоя чуть дрогнула. Он дочистил рыбину бросил в таз и достал новую из лохани, где бились последние живые рыбешки.
– Теперь, должно быть, зачастит в церковь.
– Может, и тебе захочется, – предположил Сэмюэль.
Он от души надеялся на это, но почти не верил, что Той согласится. И дело не только в бессмертной душе Тоя. Начни Той ездить в церковь, и Бернис придется ездить с ним, а не с семьей Сэмюэля. Уиллади – добрейшей души женщина, но даже ее терпению есть предел.
Той покачал головой:
– Как бы на меня крыша не рухнула.
Сэмюэль широко улыбнулся. Подбросил нож повыше и поймал.
– Да не рухнет.
– Ни к чему проверять на людях, – ответил Той.
Когда женщины приготовили обед. Той уложил рыбу в картонки из-под молока, залил водой и попросил Сэмюэля убрать в морозилку. Чешую и потроха он завернул в газету и зарыл на пустом клочке земли в огороде у Каллы. Придет весна, и что бы Калла ни посадила на том месте, все пышно разрастется, и кто-нибудь скажет: «Славный улов был у Тоя!»
Место он отметил колышком, вогнал молотком поглубже в землю, чтобы не сбили ненароком. Калла всегда спрашивала, где он зарыл потроха, и никогда не сажала поблизости ни бобы, ни горох. Бобы и горох, если перестараться с удобрением, красиво вьются – и все. К своему огороду Калла относилась серьезно. У нее сложилась система, которая приносила плоды, и Калла сердилась, если нарушали равновесие.
Той обдал из шланга стол, за которым чистил рыбу, потом снял рубашку и облился из шланга сам. Но рыбой от него все равно несло за милю, и Той зашел в «Открыт Всегда» и вымылся с мылом над раковиной позади стойки.
Той не ожидал, что примет слова Сэмюэля так близко к сердцу. Бернис нельзя доверять, даже если она затеяла то, в чем ее не упрекнешь. Ведь это лучший способ видеться часто и в самой благоприятной обстановке с мужчиной, которого она считает любовью всей жизни.
Зятя, красавца священника. Той глубоко уважал, он не допускал и мысли, чтобы Сэм Лейк мог уронить свою честь.
И все равно на душе неспокойно.
Глава 11
Сван с братьями забросили игру в шпионов – теперь всякий раз, бегая по Минному Полю, уклоняясь от вражеских пуль и стараясь не наткнуться на мину, они невольно представляли, как это на самом деле, если тебя застрелили или разорвало в клочки. Мысленно видели, что стало с дедушкой Джоном, когда он нажал на спуск.
Они вдруг стали по-иному относиться к смерти. Раньше, бывало, стреляли друг в друга, катались по земле, стонали и корчились от боли – и тут же вставали, и смерть не казалась необратимой. Теперь все переменилось.
Вместо шпионов стали играть в ковбоев и индейцев, и новая игра пошла на ура. Ковбои и индейцы тоже без конца друг друга убивают, но будто понарошку. К тому же друг в друга они уже не стреляли. Изредка, чтобы поддержать интерес к игре, устраивали похищения и стычки с бандитами, но чаще отделывались неглубокими ранами. Никто ни разу не был убит в перестрелке.
Сван хотела быть шерифом, однако Нобл уперся. Женщина-шериф – где это видано? Вдобавок она, чего доброго, всех перестреляет – вечно разгуливает со взведенным курком. Шерифом будет он. А Сван, раз уж ей так хочется быть представителем закона, пускай станет его помощником.
Сван ни за что не соглашалась на вторые роли и стала маршалом Соединенных Штатов Америки. Бэнвилл стал глухонемым индейцем-разведчиком и придумал целую систему знаков, чтобы его понимали. Вначале путались, ведь он не мог ни сказать ни слова, ни услышать других (смысл жестов приходилось растолковывать жестами), но скоро все освоили язык знаков.
На сегодня было задумано большое сражение. Они охотились за шайкой преступников и наконец окружили этих жалких трусливых койотов в Бокс-каньоне (так они окрестили бывший загон для телят). Преступников с полсотни, судя по отпечаткам копыт у брода через Большую Реку (новое название для ручья), и Хорошие парни уступают им числом. Как обычно.
По плану глухонемой индеец-разведчик должен кружить позади Бокс-каньона, а потом швырнуть туда зажженный факел. Полынь вспыхнет, и злодеям придется улепетывать во все лопатки, чтобы не превратиться в жаркое. Устье каньона (ворота загона) тесное – едва проедет один конный, – и шериф с маршалом запросто перестреляют подлых негодяев, если те попытаются бежать.
План принадлежал не Бэнвиллу и был ему не по душе. Даже с преступниками, считал он, нужно бороться честно. Сван только присвистнула. Полсотни преступников на одного шерифа и одного маршала Соединенных Штатов – тоже мне честная борьба! Если негодяям хотелось честной борьбы, нечего было грабить банк, открывать стрельбу в городе и писать в водосточный желоб перед салуном.
Когда пообедали и отряд готов был выезжать, планы, разумеется, изменились. То, что произошло утром в церкви, так вдохновило Сван, что она решила: надо стянуть из сарая брезент, поставить тент у ручья и устроить богослужение. А если будут новообращенные, то их можно крестить, пока не отступили от веры.
Сван твердо решила кого-нибудь обратить в веру. Нет, не кого-нибудь, – она точно знает кого. Бабушка Калла обмолвилась за обедом, что ближе к вечеру заедут Сид, Милли и Дави и хорошо бы Сван поиграть для разнообразия с девочкой.
Если бы Калла знала, что задумала Сван.
Сван рассудила, что к приезду гостей она (проповедник) и дьяконы успеют раскинуть тент и можно будет вести к спасению первую грешницу. А если понадобится, то не вести, а тащить. Бабушке Сван сказала, что с радостью поиграла бы с девочкой, и просила передать Дави, чтобы шла прямо к ручью.
Бабушка Калла метнула на внучку взгляд – дескать, вижу тебя насквозь – и сказала:
– Чую, ты что-то затеяла, Сван Лейк.
– Просто хочу дружить с Дави, вот что я затеяла, – хитро отвечала Сван.
– Хмм… – только и протянула бабушка Калла.
Устроить богослужение оказалось не так-то просто. Нобл, которому поручено было стащить все необходимое, для поддержки углов тента сумел найти только старые тростниковые удочки, и они
