за ум. Блэйд забился под крыльцо, рисовал в полумраке пальцами на земле и соображал, что делать.
Бесполезно просить отца не убивать лошадь. Он лишь убьет ее быстрее и еще более жестоко. Позвонить бы Оделлу Притчетту, рассказать обо всем и попросить скорей забрать Снеговика. Но для этого нужно достать его номер из папиного бумажника, сообразить, как звонят по междугородному телефону, и позвонить так, чтобы не попасться. Три препятствия, которых ему не осилить.
Блэйд мечтал, чтобы отец исчез. Он не желал ему смерти, как Джеральдина. Подобные мысли – слишком тяжкий груз для восьмилетнего ребенка. Он просто мечтал, чтобы Рас ушел в лес или уехал на грузовичке и не вернулся. Сегодня есть, а завтра нет. Исчез.
Но Рас исчезать не торопился. Ни сегодня, ни завтра. Он здесь, и он задумал убить лошадь, и ничем его не остановить. Разве что…
Тут Блэйд запнулся, будто наступил босой ногой на битое стекло.
Разве что… исчезнет не отец, а лошадь.
Никогда еще Блэйд Белинджер не испытывал перед отцом такого ужаса, как в тот миг, когда открыл калитку и зашел в стойло к Снеговику. До той минуты, если бы он попался, мог бы соврать, почему оказался среди ночи на улице, или отмолчаться, другого и не ждут от тупицы. И то и другое повлекло бы последствия, но Блэйду не привыкать, вся его жизнь – цепочка последствий.
А попадись он сейчас, последствия на него обрушатся небывалые – такое он видел только в страшных снах. Из осторожности он не стал надевать брюки, а остался в пижаме (так называла мать любую рубашонку и трусы, в которых он спал) – вдруг отец услышит, как он шуршит, и выйдет посмотреть, в чем дело?
Да что тут думать? От мыслей только хуже, и потом, он уже решил. Он выпустит Снеговика, посмотрит, как тот убежит на волю, а после проберется обратно в дом и снова ляжет в постель, надеясь, что лошадь найдет дорогу к дому Оделла Притчетта до того, как проснется Рас Белинждер и поднимет тарарам.
Конечно, Блэйду было не до раздумий, далеко ли до Кэмдена, долго ли туда идти и хватит ли у лошади ума самой добраться до дома. Он лишь надеялся.
Несколько минут назад, когда Блэйд вылез в окно спальни, собаки подняли головы. Блэйд испугался, как бы они не залаяли и всех не перебудили, но собаки за последние недели привыкли, что он вылезает в окно, и не насторожились, даже через двор не побежали.
Снеговик стоял задом к калитке и не шелохнулся, когда Блэйд зашел в стойло. Блэйд смотрел на него, соображая, что делать. Выгонять Снеговика из стойла нельзя: вдруг он встанет на дыбы, заржет, начнет метаться, переполошит собак – и все пропало. Блэйд собирался вывести Снеговика, но Рас снял с лошади узду, не за что ухватиться. Пока Блэйд раздумывал. Снеговик сам вышел из стойла.
– Молодец, – шепнул Блэйд одними губами. – Иди же. Иди!
Но Снеговик застыл у калитки, будто ждал чего-то.
Чего же он ждет? Если он останется здесь, ничем хорошим это не кончится. Но может быть, животным такие вещи неведомы. Собака, та вряд ли убежит из дома, как бы с ней ни обращались. Разве что наведается иногда к своим на сходку, да скоро вернется. Если сможет.
Как бы там ни было, вместо того чтобы скакать прочь без оглядки. Снеговик застыл у ограды как статуя. Блэйд недолго думая влез на забор, перекинул ногу через ограду и вскарабкался на лошадь, вопреки всему надеясь, что удача ему не изменит. Вцепился в конскую гриву, покрепче сжал коленки, чтобы не упасть, и тихонько ткнул пятками в большие лошадиные бока.
– Туда, – шептал он беззвучно. – Вон туда. Снеговик. К ручью. Просто иди вдоль ручья.
Часа за два до рассвета Той Мозес сделал то, чего никогда не сделал бы его отец, – выпроводил клиента.
Звался клиент Бутси Филипс – лесоруб, один из самых преданных завсегдатаев бара. На Бутси можно рассчитывать: всегда придет первым, уйдет последним и спустит все до гроша. При том что у него полон дом голодных ртов и деньги следовало бы потратить на продукты. Вот и на этот раз он явился к открытию бара и так наклюкался, что держался за музыкальный автомат, когда швырял в него мелочь, однако домой не спешил.
Наконец Той спросил, не собирается ли он здесь оставаться, пока не кончатся деньги, и Бутси ответил: да, черт возьми!
Той сказал: «Минутку», открыл заднюю дверь и прошел через дом в лавку. Взял молока, яиц, хлеба, копченой грудинки, консервов, муки, две пригоршни леденцов и уложил в мешок. И поспешил обратно в бар, к Бутси, который чуть не падал с табурета.
– Деньги кончились, – сказал Той.
Бутси пытался смотреть на Тоя, но взгляд блуждал.
– Черта с два, – пробубнил он.
Той пошевелил пальцами. Бутси послушно запустил руки в карманы, вытряхнул все деньги и сунул Тою. Тот кивком указал на дверь:
– Идем. Я тебя подброшу домой. А завтра кто-нибудь подвезет сюда, отогнать грузовик.
Бутси сполз с табурета и мрачно заявил, что он, черт возьми, сам себя привезет. Или сам себе президент – язык так заплетался, что не разберешь.
Неважно, что говорил Бутси, Той вытолкал его. Уже на улице, когда Бутси ковылял впереди него к стоянке. Той Мозес сунул в мешок деньги, что дал ему Бутси. Жену лесоруба ждет тройной сюрприз. Муж вернется домой до рассвета, с продуктами, да еще с деньгами.
Той вернулся домой в «жемчужный час» – так про себя называл он тихое, дивное время незадолго до рассвета. Его любимый час. Точнее, прежде любимый, ведь раньше в этот час он вставал, а не валился в постель. В окнах лавки свет – значит, Калла уже варит кофе и готовится принимать покупателей.
Той выпрыгнул из грузовика и направился к лавке, но вдруг застыл в изумлении. Возле птичника, в живописном огороде Каллы, вернее сказать, в том, что от него осталось, стояла лошадь. Крупная белая лошадь, вся в грязных пятнах. Она уже расправилась с кукурузой, что в тот год вытянулась благодаря рыбьим потрохам, которые Той всю весну зарывал на грядке, и уплетала пурпурный горошек.
Той не замахал руками, не шуганул ее – если она шарахнется, то потопчет тыквы и помидоры, а кукурузу и горох все равно уже не вернешь. Он просто прошел в огород, спокойно, прижав руки к туловищу. Надо поймать лошадь, загнать в стойло и наводить справки, пока не отыщется хозяин. А хозяин отыщется скоро. Не так уж много красавцев вроде этого коня – его бы только помыть да почистить.
Подойдя ближе. Той обомлел: ах я дурак, решил, что лошадь просто грязная. Как же он сразу не понял, что темные пятна – запекшаяся кровь? Напоролась на колючую проволоку? Нет, не похоже. Колючая проволока оставляет рваные раны, выдирает клочья мяса. А у лошади на шкуре полосы, крест-накрест. Следы кнута. На Тоя Мозеса нахлынула ярость, какой он давно не испытывал.
Шагах в десяти от лошади Той замер. Лошадь перестала жевать и испуганно покосилась на него.
– Я тебя не трону, дружок. Хочешь – беги. Да только здесь тебе будет лучше, чем там, откуда ты пришел. – Говорил он тихо, будто плескалась вода в колодце.
Лошадь отступила на шаг, отступил и Той.
– Жаль, говорить ты не умеешь, – продолжал Той. И, отойдя еще на пару шагов, отвел от лошади взгляд. И она тут же приблизилась к нему. Совсем чуть-чуть. Той, по-прежнему не глядя в ее сторону, продолжал говорить, тихо, ласково: – Если б ты мог рассказать, кто это сделал, я б ему отплатил той же монетой. Посмотрел бы, каково ему будет на твоем месте.
Лошадь подошла еще ближе – видно, когда-то знала ласку. Той тихонько ждал. Когда лошадь приблизилась на расстояние вытянутой руки. Той подавил желание коснуться ее, лишь вздохнул протяжно. И продолжал ждать.
Лошадь подставила морду. Той поздоровался по-лошадиному, дыхнув ей в нос. Лошадь закивала, будто в знак, что Той Мозес ей по душе и она не прочь продолжить знакомство. Той не спеша снял ремень, накинул лошади на шею и вывел могучего Снеговика с огорода Каллы Мозес.
Дети не знали, что и думать, когда спустились к завтраку, а завтрака нет. На плите противень с остывшим печеньем, на столе миска яиц: видно.
Уиллади собиралась сделать омлет, да так и не успела. Сван тут же испугалась, что еще кто-то умер, – за всю ее жизнь не бывало, чтобы мама забыла покормить детей.
