И выдал с тяжелым сердцем:
— В таком разе пусть не человек, а суть-я решает. Как на ней писано, так пусть и станется. И Щур нам всем в помощь, — сказал и ладонью по столу хлопнул, давая понять, что слово его неизменно и окончательно. Встал, закрывая тему.
Ван лицом посветлел и даже улыбнулся слегка деве. У той как камень с души спал — легко стало, спокойно. А Странник же взором да ликом потемнел от недовольства. Видно не привык к перечливости и, то о многом Дусе сказало, еще раз порадовало избавлением от его притязаний. Худой муж-то из такого своенравного да самолюбивого получится, жене беда одна с ним сладить будет. Ранские как русские лебедицы свободолюбивы и законы предков чтят — на равных с соколами во главе семьи стоят. Так с Ванном бы случись, было, а со Странником видно — иначе. К чему союз тот привел бы ясно — хана бы и суженным и семье настала. А дети бы калеками стали. Неужто Ран, кнеж опытный и знатный, не углядел того, не понял? Странно.
Не морок ли тому виной?
Только кто ж здесь на такое способен?
Странник или кто из стана Ма-Ры возвернутых?
Ран Ванна с собой позвал, видно оружие готовить. Странник же за Дусой пошел. Та плошки моет, а он рядом стоит, смотрит, смущает.
— Ты подумай славница, не руби сгоряча. Род ваш через врата переведем, сами здесь останемся. Места обжитые, другим родам знакомые. Явится кто — места хватит разместиться да обжиться. Ты матерью рода станешь, я отцом — чем худо?
— Я матерью быть не вызывалась, так не мной задумано было.
— Однако ж, случилось.
— Нет еще.
— Понимаю, тяжела ноша. Но не одна ты ее понесешь — я помогу.
— Знать, кнежем стать хочешь?
— Отчего б нет? Умом и удалью не обделен, рода знатного, заговорен и силой большой наделен — чем такой кнеж худ? Где лучше по сим временам сыщешь?
— Умен — да, но шибко ум твой каверзный.
— В чем же это тебе пригрезилось?
— Речи свои послушай, а и мечта одна чего стоит. Впервой слышу, чтобы арий льстился на пост кнежа. То именитым предлагают от безисходности, а те в думах долго пребывают, скрепя сердце соглашаются. Ты же сам вызываешься. Почто тебе кнежье место? Почто я?
— Так случилось.
— Дочь кнежа. Ведунья, с дивьими племенами в ладах, после матушки по закону хранительницей рода стану. То тебя манит. Будь Финна на моем месте — ты бы ее сватал, — смекнула, чуть краснея от дерзких своих слов, что высказать посмела, почитай оскорбляя господаря. — Но не случилось старшей дочери Рана три мира едино зрить, силой родовой володеть. Потому я, а не она нужна тебе. Вот и ответ: почто я тебе отказала.
— Не понимаю.
— Как же? — немного удивилась дева, в глаза господаря глянула, а в них как обычно лед да мрак. — Живой ты, а будто неживой. Мудр — не отнимешь, а простого человечьего не понимаешь.
— Что тут понимать — все ясно: сама разложила, сообразила.
— Знать угадала? И ты еще в глаза мне смотришь, на своем настаиваешь? То и скверно.
Странник пожал плечами не находя ничего странного в своих речах и мыслях. Спорить и убеждать его Дуса не стала — довольно смелого и хульного наговорила, работу закончила и в сени ушла матушку поджидать. Да не ждется — мается. К бане решила сходить, узнать, что с Финной да Аресом, так ли худы и шибко ли оморочены.
Плащ взяла, в мисы каши наложила и пошла.
А у бани домовой да банник шагами землю у избы мерят. Один в одну сторону ходит, ежится, другой в другую сторону вышагивает, ручки за спину.
Дуса так и замерла рот открыв.
— Ну, чего уставилася? — заворчал домовой, ее узрев. — Туды зри! — ткнул пальцем в сторону дверей и маленького оконца. А из щелей-то свет всполохами и шум слышен, словно мыши что делить затеяли. Только сроду в бане провианта не было.
— Что деиться? Что деиться?! — завздыхал банник, с укором поглядывая на девочку. — С родного места погнали. Это ж куды годно?!
— Верно говоришь, Шуршун. Изводят аспиды! У-у-у, черви земляные!
Дуса мисы на лавку поставила и, не зная, что думать и делать, огляделась: то ли банника с домовым пытать, то ли в баню зайти да самой что твориться узнать, то ли матушку подождать.
— Соваться и не думай! — приказал хозяюшко, видя растерянность девы.
— Я … покормить хотела…
— Сыты они, сами вона кормят!
— Кого? — спросила и проследила за еле заметным зеленоватым дымком, что вился из окна и стремился к дому. Энергия!
— А кто из дома меня выпроводил?! Гостек ваш! У-у, навье племя!
— Ты о ком Лелюшка? О Страннике?
— Какой Странник, болезная?! Наг то!
Рыкнул домовой, вытянувшись почти до лица Дусы. Та так и села чуть не в мисы с кашей.
— Мы ж сроду с ними не уживаемся: энергетика у них подавляющая да выживающая, — вздохнул банник.
— Что ж раньше молчали?! — возмутилась.
— А чего говорить? Зачем? — вздохнул опять Шуршун. — Он, видать, крепище под нору свою присмотрел, приглянулось ему городище наше. Но покаместь вас не тронет — нас только и гонит. Переждем, авось и обойдется.
Дуса бежать хотела, матушку и Волоха упреждать, но ноги не держали: поднялась да обрат плюхнулась. Сердце ходуном в груди заходило, в голове помутилось: беда-то какая! Наг в городище!
— Чуяла ведь, — прошептала.
— Годь пока. Меня послушай, — качнулся к ней домовой. — В набат стукнешь — хана роду. Шахшиман не зря сам сюда пожаловал и люд не трогает. Задумал он что-то. Нора — да, но то лишь малость. Сдается что больше у него в задумках. Спугни и зол что поперек встали будет. Очень они того не любят и не терпят. Страх, что сотворить может. Не буди нага. С утряни в путь идете и он с вами. Шуршун вона Ма-Гее все обскажет и как Шахшиман за воротами окажется, матушка твоя с Волохом, чем род обезопасить найдут. А я с вами иду, в пути подмогну. Наши, опять же, подтягиваются…
— Молкнуть значит?!
— И слова не говорить, и мысли из головы отринуть. Щур даст, уйдет наг никого не тронув. Не к чему зазря лихо будить. Слушай меня глупая. Не совладать с ним иначе!
— Да ты в уме ли, Лелюшка?! Наг в крепище — беда, а с нами пойдет и того не лучше! И мне молкнуть?!
— Вот девка нескумекливая! — заворчал банник. — Что ж ты глупая не поняла? Спугни навье семя и никто никуда уже не пойдет, а от рода память недолгая и останется. От млада до велика рабами его станут и сгинут не за что. Оно надо? Тогда молкни, покаместь мы соображаем, что делать да наши пытают думы его.
— Я тебя упредил, чтобы сторожничала, а не полошила люд. Годи говорю.
— А если он всех …
— Хотел бы, уж давно б сотворил, — заявил Шуршун. — Верно Лелюш говорит: задумка у Шахшимана хитрая да глубокая. С наскоку-то не понять.
— Вокруг тебя он хороводит, в том зрю и соль, — кивнул домовой, глядя внимательно на Дусу. — Иди-ка ты от беды в храм, там сегодня почивай.
— Вы думаете, я смогу спать, зная, что в городище ворог страшный, всему роду угроза? Окстись,
