Поднял ее, к себе прижал и прищурился с улыбочкой гадкой:
— Царица все ж. Ты сестру мою задела, братьев, за то сестры твои и братовья ответ держать станут. Шибко ты их подвела, против меня встав. Зря, Мадуса, зря.
В губы до боли впился и повел из дому.
Костры на улице жгли, пировали уже вовсю, куражились. Гудело городище как полоумный.
Наг Дусу за угол, а там… Медленнее шаг девушки становится, вязнут ноги в снегу от вида открывшегося и ком в горле. Закричать бы — голос сел. Упереться бы, да наг подхватил ее и у самой бани в снег поставил, а он красен от крови и лоскутья округ валяются, не иначе кожи человечьей.
— Под кожу ты мне залезла и не оценила, предала. Смотри же как другие за то платят. Хорошо запоминай, как и Мал.
Кивнул на рановича, что в клетке напротив бани сидел, побитый, взгляд пустой и больной.
— Позже его черед придет, коль волю мою не примешь, любезной не станешь.
Дуса ответить не успела — в баню втолкнул. Жарко там и полно нагов да мужей с девами бавящихся. Крик стоит, стоны и кровь вместо воды льется. Обмерла девушка. Шахшиман рванул с нее платье, грудь сжал и развернул к нагу что в углу молодку брал. Тот голову повернул, ощерился и за власы деву приподнял.
— Гляди Мадуса как других ласкают, — зашипел на ухо Шахшиман.
Наг пальцы под кожу наложницы запустил, вскрыл. Медленно начал вверх по ребрам пробираться, оголяя мясо да кости. Девушки крик дикий в ушах встал, оглушил. Дуса вторя закричала, забилась в ужасе. Шахшиман ее в кровь на полу толкнул, стиснул, свил, зашипел в лицо:
— Всех так возьмут, а ты кровью их умоешься — будет тебе память, как мне поперек идти.
И в губы впился, взял в крови, как не отталкивала, не билась. Сколь мучил ее — не помнила, видела только как одна за другой без кожи девы на пол падали. Обезумела, вывернулась чудом из лап Шаха, вон ринулась обеспамятав. Тот за ней — в снег сшиб и ну изгаляться, урчать, кусать, брать пока не обессилила. Лежала в небо глядя и ничего не чувствовала. На одно надеялась — умерла.
— Вот такая ты мне по нраву, — улыбнулся ей Шахшиман, лицо снегом оттер. — Послушная, моя. Еще хоть слово поперек скажешь, хоть тенью супротив встанешь — детей ваших арьих братьям отдам, потешатся.
— Не надо, — заплакала.
— То-то, — хватку ослабил. Поднялся и ее поднял, к клети выставил испятнанную. — Зри Мал — была вашей кнеженка да моей стала! Так Мадуса? — спросил с оскалом.
— Так, — выдохнула боясь поперек молвить.
— Громче, Мадуса!
— Так!
— Люб я тебе?
Зажмурилась дева, горько-то как! А делать нечего:
— Люб.
— Добро, Мадуса.
И в чистый снег толкнул:
— Оттирайся от падали, царица. Считай кровь родичей нас крепче крепкого свила. Мал урок будет — бочку крови арьей при тебе наполню да в ней с головой искупаю, напою досыта!
Дуса сжалась, головой замотала.
Наг глянул сверху и пошел к терему:
— Не мешкай, жду тебя! — кинул через плечо.
Девушка кровь снегом оттирала с тела и плакала, боясь в сторону глянуть. Стыд и горе маяли, вина да безысходность полной мерой укрыли, камнем на сердце пали.
— Дуса? — шепот проник. Покосилась — Мал зовет. Всхлипнула, подползла дичась, прикрываясь.
— Не плачь кнеженка. Больно смотреть как пятнает аспид тебя. Да больнее сломленной зрить тебя. Не сдавайся, Дуса.
— Сил нет, пьет он их, — всхлипнула, в пустоту глядя и ее только зря.
— Борись! Сильна ты дочь Рана и Геи, о том помнить и должна. Вольная ты, не навья — арья! Мать твоя в то верит, кнеж, род. Вено они от поганого не приняли, хоть и душа вывернулась за меру такую. Головами благодарил!
Дуса вскинулась, глаза как ночь темны стали, огромны.
— Хитер он. Поет сладко да стелет жестко.
— Что же это?…
— Навь, тебе ли не знать. Люд для него что тля, мир, что болотце. Не гнись, Дуса, крепись. Вызволим срок дай.
— Тебе б вызволиться. Глянь что творится: уму не постижимо.
— Иного не ждали. Навь на скверну и лихо горазда. А и хитра, тому мы пока не обучены. Мы ж за ним кинулись, пятеро нас было. Так меня в полон, остальных под сруб и головы в креипище. Но стоит род, цел!
— Врата?
— Не добраться. Кругом наги стоят. Выйти — хана.
— Зачем же вышли?
— За тобой.
И тут вина ее!
— И-Ван?
— Цел. По сю пору отлеживается после нага. Про тебя прослышал — встал, на силу удержали, чтоб не шел. Мы купол поставили — не подступить теперь нагу. Одно худо — голод идет. Немного и с нами станет. Да то не кручина. Решится. Дивьи помочь обещались. С нами в крепище обитают, куда им? Округ навьи лютуют, шибче чем в Ма-Ринном гнезде мерзости творят. Крепись! — и замер за спину ей глянув, побелел. — Уходи.
Дуса испуганно дернулась — поздно. Шахшиман ее тело оплел, прижал к себе и на Мала уставился:
— Вот как жен мужа уважила, вот как урок приняла, почтение воле его выказала? Баите здеся? А я в тереме жду, — зашипел протяжно, спокойно но холодно. Дусу в дрожь кинуло, забило от страха. — Ну, ну, — огладил, зажал. — Байте дале, я не в обиде. Все едино моя ты, Мадуса, али запамятовала? — взял ее к клети прижав, грудь свив руками. — Байте, не мешаете. Чего ж вы, голубки, молкните? Ну? — стиснул так, что Дуса взвыла, заскулила. — От то разговор. Родович тебе выше мужа встал? А кто тебя поперечную ласками тешит, кто тебя величает, голубит? Чья воля над тобой? Кому тело твое, душа отданы? Чья ты до донышка? Моя! Моя! Зришь ли ранний сын, чья кнеженка?
— Своя она, сколь не похабь! — зубы стиснув, выдавил Мал. А пальцы что в цепь короткую впились, побелели. Тошно соколу от непотребства, что на глазах его твориться, а он сделать ничего не может.
— Ослеп знать? Не я ли беру ее, не меня ли принимает? Чья ты Мадуса? — за лицо схватил, к себе повернул. — Молви родичу: кто муж тебе, кто хозяин, кто тебя голубит? — оскалился, шипя.
«Своя», — зажмурилась от лиха и бесчестия, а выдохнула:
— Твоя.
— Громче, Мадуса!
— Твоя!
— Нету боле кнеженки ранней, дщери арьей, навья царица есть, подруга моя, — уставился на Мала. — С тобой болтает, а моей воле покоряется, с тобой шепчется, подо мной вьется. В чреве своем моих детей носить будет, навьих, — на живот руку положил, в себя втиснул, грудь сжал. — Нагов от меня родит, молоком своим вскормит. Не старайся, Мал, не ваша она и боле вашей не стать ей. Ай, хороша она, Мал, ай, добрую деву Ма-Гея мне отдала, — в шею Дусе впился, смял, стиснул до боли, испятнал, живого места не оставляя. Развернул к себе оквелевшую, в губы впился и опять на Мала воззрился. — Хорошшшааа. Благодарить забаву надобно, так, ран? Что ж, как вы щедро меня надели так и в щедрости не уступлю, одарю за Мадусу. Может и словом перекинуться с ней разрешу, — засмеялся.
Подхватил девушку и в терем потащил.
