А подумай — что слышал, что нет, что передаст, что нет. Куда одному роду супротив нескольких? И как арья от навья ведовством не владея отличить? Выходит всех хане придавать? А тем вровень с нагами встать. Опять же — медли и сколь навьих детей по земле расползется? Не медли — что с деток возьмешь, у кого рука на них поднимется?
Может воспитать малых в Правде так и навье сгинет с них?
Путалась Дуса, выход найти пытаясь.
Наг же усмехался, косился на нее и вот качнулся:
— Жаль арья арьев и погубит. Ты семя наше видала? Гуртом дети бавятся — кто наш, кто ваш? — улыбка хитрая, довольная. — Дети наши сами чьи они не ведают. К чему? Вровень с арьими стоят, вровень вырастут. А рознить их да выше ставить только сила будет, она и власть над другими даст. Воспитать думаешь и тем наше выправить? — рассмеялся, обнял ее. — Ой, Мадуса моя, душа дева! Вот ты мне малой досталась упрямой — то прави поддается? Да, как видишь. Но не по младости, а потому как знаний не хватает тебе. То моя радость, твое горе. Арктур бы закончила, знала б — человек универсален, три мира в себе носит.
То ведаю, дале что? — покосилась на него.
— И силен, коль всеми тремя владеет. А один забери? А нашему семю знаний не дай — один в один станут. Сосунка от груди отыми да от матери забери — скажет, вырастая чей он, род свой почтит коль отродясь его не знал? Сироту приголубь да за сына держи о том не обсказывая — за родителя тебя почтет, по твоим законам заживет.
— Норов выдаст.
— От! — палец выставил. — Что за то в ответе? Малость в крови, что простым оком не узришь. А скрой ее и до поры ни дитя, ни кто округ знать, что чужой он, не будут.
— В этом мире в личину обрядится — в другом откроется.
— Немногие то узрят. Чем дальше, тем меньше к ведовству годны будут. А час придет и ведовство в ведьмовство обернется и всех володеющих под корень рубить будут. Поспособствуем. Ты мне в какой срок досталась? Четырнадцать годов не приспело, так? И тому с другими бывать, в младости и недомыслии станут дев ваших брать и от роду данное тем забирать до зрелости. Кто ж после разберет навий ли, арий сын тому почин положил и почто дар Щуров губил, и Щуров ли дар был, не наш ли?
— В крови дар, не спутать его!
— Ай, Мадуса. Что сегодня добро завтра в худо обернуть легко. Память человечья короткая, а коль язык свернуть и вовсе миг ей сроку. Эол минет: ни мест этих, ни Ма-Ры, ни тебя не станет. И кого каким живущие апосля представят да детям своим перескажут? А то уж наша воля. Та малость, что в крови наших детей живет. Знать о ней они не будут, а она ими управит, исподволь нужное сотворит. Дай срок, семя что мы сеем, урожай даст и все иные семена вытеснит. Мы только останемся да другие, что под землей, что по земле бродить сможем, не только энергией питаться, а свежатиной баловаться — универсальные станем. А до того времени пожируем на страхах ваших да настроениях.
— Яр встанет — вас погонит.
— Нам что здесь, что там — было б, чем кормиться. До того времени наших детей вровень вашим будет — за нас похлопочут, пищу отцам добрую дадут. Вы ж быстро плоды наши скидываете, що сроку привычного. Но дети наши живучи и то им на пользу, а не в убыль. И уже они женок ваших да своих сестер брать будут. Дивьи уйдут — не жить им с нами, как и с детьми нашими. Затаятся, мир этот кинут и некому будет вам помогать и вам некому. Себя потеряете, только плоть мертвую слушать начнете. Закроется третий мир, врата и, не вспомнят человечки кто да что было. А случись человеку быть, что дивье племя познает — тот от невидали правду за кривду примет. Обиду дивьям учинит. Смотри и война уж меж договорными сторонами пойдет. А разве ж я тому виной, братья мои? — качнулся к ней, захохотал.
— Корни в ум введут. Корни о том знают и ветки научат.
— Ай, Мадуса! Где те корни у малого, что от груди матери отнят? Как сорняк расти будет, а кто округ тот и нрав ему привьет.
Что же это? Сечи не было, а уж победу чинят?
— Мать твоя умна, — хмур стал. — Как проведала, к чему мы клоним?
— Что мама? — поддалась к нагу Дуса.
Тот покосился и все ж улыбнулся, обнял:
— Будь по-твоему, скажу. Чего таится коль моя ты? Узнаешь, так вовсе поймешь, что не уйти тебе — некуда. Закрыты врата, Мадуса. Завалило их. Кто успел — в другие миры проскользнул, а кто нет — здесь остался. Не восстановить их. Потому Ма-Гея к вратам соколов не направляет, здесь последний оплот ставит. Только и его порушим — куда им деваться?
— Но и вы не уйдете!
— Разместимся. Нам врата для перехода не нужны.
Иное, что вы воплоти теперь только здесь объявитесь… как и мы, — подумала. Ни худая весть, ни добрая, а будто Щурами задуманная. Не иначе они те врата и закрыли. Теперь навьям в обрат дороги нет, а и сюда подмоги их тож. Сколь есть, столь и ползать будут. Худо что семя свое раскидывают, с умом ли, без ума плоды в чрева сеют. По-другому им в яви не проявиться — тело нужно, вот они его и столбят, торопятся.
Разделился, значит, мир Матери и Отца?
И душе теперь в теле сюда не пройти и телу с душой туда не сунуться. А то скверно, так-то память общая в правду канет. Душа в теле себя помнить перестанет, а тело душу признавать.
Что будет?
Ворожить не стоит — мор грядет. Сперва душа язву примет, потом телу даст, оба мукам предадутся.
— О том мы позаботимся, — ухмыльнулся Шахшиман явно мысли Дусы считывая. Ему что — обернулся и в любую личину оделся, в любой мир ушел, тело как кожу скинув. Арьям же тому учиться надо, но Арктур с землей сровнен, старшины родов погибли, волхвы малы числом стали. Так недалече сбыться желаньям нага — забудет человек как к Щурам ходить, что это их зрить, с ними говорить.
— Страх бором встанет, — кивнул Шахшиман. — Нас покормит, вас дале носа свово не пустит. Зверье чем хорошо? Плодится и питанье дает, а умишком мал. Хошь, приветь зверюшку, хоть на шкурку пусти, хошь потешься по лесу гоняя.
— Люди — не звери, а иные звери ума великого.
— То исправить можно.
— Дивьи своих детей в обиду не дадут.
— Кого не дадут, а кого и так возьмем.
— Не получится!
— Горяча ты! — рассмеялся, обнял и в губы впился. — Сладкааа! Мала ты умишком, хоть и телом уже развита. Что помнишь дитя? Мамку да тятьку на покосе? Дух медовый от сот? Братавьев с девами хороводы ведущих? Баву свою, помощника да в играх дружку — Лелюшку? Нам же эолы. Некоторые из нас прошлую войну с вами помнят и о том другим говорят. Не те мы и по иному к вам пришли, подготовленные, не как ране с дуру сунувшиеся. Теперь нам здесь власть и тому никому не поперечить. Опоздали твои, промешкали. На бой нас хватит хоть и малым числом. Что сами не успеем — дети наши пособят. Зверя как люд бить станут, цену ему как злату назначать. Сами себя есть и тем от Щуров отворачиваться, их от себя отворачивать. А и встренут — не прознают кто таков. Плоть и кровь к нам их утянет, нам и плоть его позже достанется.
— Сроду не было, чтобы в земле хоронили. Это ж что на стол нужник ставить!
Смеялся Шхшаман, веселился:
— Как страшит и дивит тебя то! А почто нет? Коль битва случится и все полягут — кто схоронит по заветам, кто завет тот упомнит?
— Огонь все очистит. Земле мертвое давать — живое сквернить. Что ж вы творить собрались? — ужаснулась. — Вяжите души, вокруг тел своих кинутых кружить заставляете, хану в мир привабливаете.
— Меч ей даем, — кивнул, улыбаясь. — Добрую жатву готовим. Работы много у смерти будет. А и нет врат! К чему душам далече уходить? Пущай меж вами живут, но невидимы, не слышимы. Нам и они
