«Ну что ж, твоя совесть выдержит еще одну необходимость наказать».
«Скорее, избавить от страданий старения. Да, да… Пусть не мучается. Она это заслужила».
«Вот и отлично. Она любит на рассвете поплавать, это все знают. И все знают, что самых хороших пловцов иногда хватают судороги. Вот тебе и несчастный случай».
Руки больше не тянулись и не хватали. Исчезли и мелькающие перед глазами картинки, которые не успеваешь разглядеть и только вздрагиваешь. Наступил покой.
С чем сравнить первое утро в Крыму? Все пять чувств трепещут и перестраиваются. Особенный праздник у обоняния. Нос будто прочистили, он начинает слышать, чуять, внюхиваться в запахи, вся душа испытывает сладостное томление. Разве можно обычным носом учуять одновременно аромат моря и умопомрачительный запах торговой палатки с узбекскими продолговатыми тяжелыми дынями? И сквозь этот дынный, почти эротический густой дух расслышать наступательную ноту кофе по-восточному из открытых кофеен! Дивный мир запахов первым поражает северное обоняние, берет скучного горожанина в сладкий южный плен, да так, что только равнодушный или уж вовсе ненормальный может уехать отсюда без горького сожаления.
Мир запахов Вера воспринимала как некое особое пространство. Была уверена: именно запахи особенно тонко связаны с человеческим телом, с работой интуиции, памяти и воображения. Запах — это некий подвижный пограничный слой между человеческой душой и внешней средой. И хотя отец психоанализа дедушка Фрейд считал, что чувствительность к запахам — атавизм, симптом заторможенности в психическом развитии, но помилуйте, не во всем же соглашаться с мировым светилом! «Нос, — любила говорить доктор Лученко своим практикантам, — попросту говоря, старше зрения. Когда мы с вами были амебами и лениво плавали в первобытном море, глаз у нас, сами понимаете, еще не было. Мельчайшие молекулы разных веществ и существ, попадая в то, что заменяло нам нос, сообщали информацию о съедобности или несъедобности наших собратьев и обо всем новом и важном для нашей жизни».
Но вот к древнему обонянию подключается зрение. Краски юга так полноценны, богаты и насыщенны, точно каждый цвет родился только здесь и сейчас. Синее небо, бирюзовое море, жгучий желтый песок, нежнорозовые креветки… Что-то случается с обыкновенным человеческим глазом. Он перестает вдруг видеть только серенькое или черненькое, как видел у себя дома, в городе, он начинает различать весь спектр.
Насладив нос и глаз, Крым принимается прочищать ухо. Он вливает в полуглухие городские ушные раковины курортников неведомые звуки. Они теперь слышат всхлипы волн, вскрики чаек, басы пароходов. Даже приевшаяся попса становится музыкой, что уж говорить о настоящей музыке! Здесь даже какая- нибудь обычная гитарная импровизация Пако де Лусии, льющаяся из открытых дверей гостиничной веранды, кажется почти божественной гармонией. Пожалуй, Моцарта или Шопена в Крыму лучше не слушать. Душа может не выдержать такого блаженства.
Все эти мысли мелькали в голове, словно пестрые бабочки, пока мать семейства готовила завтрак для себя и ребят, стараясь отодвинуть необходимость будить их и звать к столу. Пусть поспят подольше.
Затем начался первый курортный день с радостными сборами на пляж, прогулкой по набережной, поисками удобного места и, наконец, первым восторгом погружения в морскую прохладу, переходящим в неспешное ленивое блаженство под тентом, на топчанах.
Вера разглядывала пляжников и пляжниц и впервые в этом году открывала такой понятный мир телесной наготы. На морском пляже царила мода на человека обнаженного. Тонкие полоски ткани, прикрывающие все, что надо прикрывать у мужчин и женщин, фактически больше обнажали, чем прятали. Вера посмотрела на Ольгу материнским глазом. Вместо ожидаемого бикини она увидела минус-бикини: четыре треугольничка лимонной кислотной расцветки, два на бюстгальтере, два на трусиках. После намокания эти миниатюрные треугольники становились почти прозрачными. Вера вздохнула. Впрочем, оглядевшись по сторонам, она поняла, что все раздеты точно так же. Самое смешное, что даже толстяки и толстушки были открыты в той же степени, что и худосочные и дистрофичные. «Да здравствует тело!» — мысленно проскандировала Вера, критически оглядывая свой слишком закрытый, как ей теперь казалось, купальник.
Слегка очумевшие от солнца, киевляне вернулись домой перекусить. Обед плавно перешел в послеобеденный отдых. Дети, не очень-то церемонясь, сразу уединились в своей комнате, Вера прилегла было с книгой, но тут же провалилась в душный полуобморочный сон. Мозг, утомленный обилием впечатлений, просто отключил сознание. Но и во сне Вера радовалась долгожданному югу, покою и морю. Море шумело в снах, накатывало брызжущим валом и с плеском откатывалось.
Вот уже скоро восемь на часах. Южный день никак не хотел признать свое окончание и назваться вечером; он все шумел, волновался и непривычной жарой обволакивал приезжих. Наскоро выпили по стакану сока — кофе Вера запретила из-за жары — переоделись и отправились в условленное место на привокзальную площадь. Оказалось, Андрей взял с собой на море друзей, Ивана и Галину. Так что на вечернее купание собралась компания из шести человек, не считая собаки.
Все быстро перезнакомились между собой. И пока шли по набережной к пляжу, благо было недалеко, Иван выступал в качестве гида, показывая попутчикам Андрея наиболее удобные места на пляже. Несмотря на утреннее купание, киевляне вновь успели утомиться от крымской жары, ведь от нее никуда не спрячешься. Окунуться в море хотелось поскорее. Не выбирая долго, сбросили с себя одежду и с визгом, ором и лаем кинулись в морскую прохладу. Иван и Галина раздевались степенно, как местные жители, без дикого нетерпения приезжих.
Наплававшись и наигравшись с Паем, который все норовил схватить Веру и Ольгу за купальник и вытащить из воды, компания вывалилась на берег. Промокая себя полотенцем, Вера блаженно вздохнула, обращаясь к феодосийцам:
— Вы даже не понимаете, как хорошо жить у моря!
— Тобто как это «не понимаем»? — хитро прищурился Жаровня. Он все посматривал на знакомую своего друга оценивающе и пару минут назад уже успел потихоньку показать Андрею, что одобряет его выбор.
— Ну, если и понимаете, то привыкли к этой красоте. — Вера растянулась на топчане, подстелив полотенце. — Вижу, вы уже курить хотите, мы с Галей вас, ребята, отпускаем, чтоб не дымили тут.
— Ну! Как догадалась?! — шумно удивился Иван, доставая пачку сигарет, а Андрей тихонько рассмеялся. Он с удовольствием разглядывал Веру, стараясь только не пялиться слишком открыто.
— Вы знаете, Вера, — включилась в разговор Галина, — не так уж мы и привыкли. После Екатеринбурга здесь замечательно живется.
— О, так вы с Урала! У меня в Екатеринбурге много знакомых. А сюда как попали? Если не секрет, конечно,
— Какой там секрет, — махнула рукой Галя. Вера ей понравилась, и она охотно болтала, пока мужчины курили в сторонке. — В Феодосию мы с Иваном переехали совсем недавно, пять лет назад. Ой, знаете, как мы любим все выращивать! Может, потому нам в Крыму так хорошо. Даже в уральском климате мы умудрялись разводить маленькие садики-огородики, высаживали их возле нашего многоквартирного дома. Такие маленькие зеленые оазисы, для души и для радости глаз. Соседи сперва крутили пальцем у виска, а потом многие приходили любоваться на наши островки зелени. У всех-то дворы заасфальтированы, и свободные места занимают гаражи, а тут мы со своей зеленью… А здесь жили две мои тетки. Там, на Урале, у нас не складывалось, и они нас сюда переманили. Я не жалею, здесь хорошо, зимой вот только с работой тяжело. Но тепло и сытно, тем более участочек свой, а у Ивана маленькая кафешечка. Мама осталась на Севере, это и хорошо, — Галя оглянyлacь на мужа украдкой, — мы не очень ладим. Да и с братом тоже… Хотя он ни при чем… Жаль вот только, что одна тетушка моя умерла, царство ей небесное. Зато участок мы получили благодаря ей. Осталась теперь только тетя Катя, Екатерина Павловна.
Лежавшие на соседнем топчане в обнимку Оля и Кирилл повернули растрепанные головы. Кирилл сказал:
— А мы знаем одну Екатерину Павловну. Мы вчера у нее квартиру сняли, на улице Карла Либкнехта, в
