видеть телефонную будку и в то же время не мозолить глаза другим. Это требование Бориса Борисовича. И еще надо стоять так, чтобы видеть милиционершу. Это я сам придумал, чтобы иметь с ней визуальную связь.
Иду нога за ногу, на витрины поглядываю и думаю: а что, если к моему автомату тот парень, который с транзистором, придет? Вот здорово будет! Расквитаюсь с ним за историю с чистильщиком! Подумал и сразу почему-то поверил в это. Даже музыку транзисторную услышал. Честное слово, не вру! Глаза протер, насторожился, смотрю, а навстречу какой-то очень знакомый парень идет. Дух у меня перехватило! Идет и мне в глаза смотрит! Транзистора у него нет, а курточка — моя, и брюки — мои! Тьфу! В мебельном магазине в угловой витрине зеркало выставлено. Себя я увидел и себя же обозвал самыми-самыми… этими словами!
А музыка в самом деле играет. Только мне не до нее стало! В то же зеркало и телефонную будку видно, а в ней кто-то копошится! Как же, думаю, так? Я ведь только что мимо автомата проходил — никого не было!.. Может, зеркало мутное?.. Обернулся — точно! Мальчишка в будке! Лицо через стекло вижу, кепку серую… А он уже дверь открывает.
Я — ходу! А он уже на тротуаре. К углу спокойно вышагивает. Я — в будку!..
Как отсохшая рука, висит обрывок телефонного провода! Вот и позвони! Пожар!.. Газ взорвался!.. Мама умирает!.. И такая у меня злость появилась — сам бы этого вора догнал и сам бы судил кулачным судом!
Выскочил из будки. Мембранщик уже за угол заворачивает. Я чуть не закричал регулировщице: «Держи его, гада! Держи!» Но не закричал все-таки. Бегу, как договорились, прочь от угла и назад поглядываю. Хоть бы что! Регулировщица и не смотрит в мою сторону! Что делать?..
Пробежал мимо мебельного магазина, мимо булочной, мимо шашлычной и остановился. Сколько бежать можно?.. А на перекрестке светофор спокойненько огни меняет. Значит, регулировщица не побежала за воришкой. Обидно мне стало до слез! Эх, Борис Борисович! А еще милиция называется!
Но потом я одумался. Кто, собственно, сказал, что регулировщица мне помогать будет? Да она и права не имеет покинуть свой пост. Это же перекресток — транспорт остановится! Я себя еще раз обругал и пошел назад. У мебельного в зеркало посмотрел. Видик у меня — то ли потерял что-то, то ли нашел, только не знаю, что с находкой делать!
Прошел мимо калеки-автомата. На углу постоял. Ни вора, ни милиции, ни дружинников! Будто ничего и не произошло.
Сел в троллейбус — и домой.
У нашей остановки — скамейка. А на скамейке, на газете, Катюша сидит. Меня увидела, повеселела и в дверь троллейбуса с нетерпением заглядывает. Удивилась.
— Один? — спрашивает.
— Нет! — отвечаю. — Я — вчетвером.
Она мою шутку мимо ушей пропустила.
— А?.. А?..
— Не акай! — говорю. — Это ж — закон: не все с боевого задания возвращаются. Крепись!..
Она мне такой скандальчик закатила, что я и сам был не рад. Я уж и так и сяк! Послушный стал, как теленок. И через левое плечо по ее приказу не три, а сотню раз плюнул. И успокаивал, как мог. Ничего не помогало! Так я и остался отвр-ратительным типом, эгоистом, злым болтуном и вдобавок плохим другом. Этой добавки я простить не мог.
— Ты, — говорю, — нашу дружбу не трогай! Она мужская, без этого, без сюсюканья!
В самый разгар нашей дипломатической беседы из троллейбуса вышел Бун.
— Получай, — говорю Катюше, — живого и невредимого!
Она засияла вся до пяток и даже улыбнулась не только Буну, но и мне, и тут же добавила:
— Ты не очень думай!.. Я еще сержусь на тебя! Нельзя шутить так отвр-ратительно…
А я шоколадку в кармане нащупал. Забыл про нее во время операции. Говорю галантно:
— На! Засласти горечь моих полынных слов!
Катюша на три части ее разделила. Жуем. Я спрашиваю у Буна:
— Как у тебя?
— Свое сделал, — отвечает хмуро.
— Ну и что?
— А ничего… Не знаю, что дальше… Похоже — впустую!
— Не плачь! — говорю. — У меня тоже!.. Да еще пантера одна напала, чуть глаза не выцарапала!
— Какая пантера?
Сболтнул я про пантеру и испугался: сейчас мне Бун выдаст! Но обошлось. Катюша замяла разговор и предложила:
— Нечего гадать! Идемте к Борису Борисовичу, все и узнаем!
— В милиции, — говорю, — его, наверно, нету. Он еще там.
— Нет, так придет! — отвечает Катюша.
— Можно сходить, — согласился Бун.
Подошли к отделению. Мы там все комнаты успели изучить. Уже смеркалось, а в окне Бориса Борисовича — темно.
— Не приехал! — говорю. — Подождем или как?
И решили подождать.
У входа в милицию — скверик. Присели на скамейку. Катюша еще одну шоколадку достала.
Опять жуем.
— Если бы, — говорит Катюша, — одни девчонки на земле жили, то не только хулиганства, а и войн никаких бы не было.
— Про амазонок, — возражаю, — забыла.
— Амазонки — это миф, — отвечает она. — И с кем они в мифе воевали? Да с теми же мужчинами!
— Ну и давай, — говорю, — объявляй крестовый поход против нас. Только с Буна начни!
— Перестаньте! — прикрикнул Бун. — Наша машина едет!
И верно. Трясется по проспекту наш серый фургон-грузовичок. К милиции свернул и остановился. Мы к нему подбежали. В кабине — водитель. Другое место пустое. А из кузова сначала один милиционер в форме выпрыгнул, потом второй. И у этого, второго, — целая связка телефонных трубок. Как налимы на веревку нанизаны.
— Прочь отойдите! — весьма непочтительно сказал он нам.
— Как это прочь? — взорвался я.
Но Бун схватил меня за руку и оттащил от машины.
— Не злись! — говорит. — Они же нас не знают!
Из отделения вышли два других милиционера, и началась разгрузка машины.
— Мой! — радостно воскликнул Бун и повторил: — Смотрите! Мой!
Из задней двери фургона высунулся мальчишка лет двенадцати. Милиционеры с двух сторон вежливенько руки ему протянули. Он нагло улыбнулся, оперся на их руки и неторопливо спустился вниз. За ним второй, третий… Мой — в серой кепке — был пятым. А всего восемь человек. Ничего себе уловчик! Крепко Борис Борисович поработал! Да и мы недаром великолепную десятку сколачивали!
— И не плачут! — удивленно произнесла Катюша.
Меня это тоже удивило. Они держались лучше, чем даже мы с Буном, когда нас в милицию вели. Мы ни в чем не были виноваты, а чувствовали себя препогано.
