рядышком.
А в классе все еще тихо, но тишина эта уже какая-то другая, не страшная, а добрая, что ли…
Борис Борисович в окно смотрит, и лицо у него задумчивое, и голос задумчивый.
— У нас, — говорит, — по программе — крюк подъемного крана… Но не крюк бы чертить сегодня, а душу человеческую… Только нет таких параметров, которыми определить ее можно!..
Дед — дедушка — дедуля
Не думайте, что мой дед — как все деды. Ни усов у него, ни бороды. Бреется через день. И седых волос совсем мало, потому что их вообще немного — он по привычке стрижется под бокс. Ему уже 71 год, и живем мы с ним душа в душу. Привыкли друг к другу. Мы ведь месяца по три, а то и больше вдвоем во всей квартире. Как лето, пап-с-мамой чистят свое походное снаряжение и — в экспедицию. Геологи. А нынче и зимой укатили. Конференция какая-то в Новосибирске.
За глаза я деда так дедом и зову. Когда он слышит — дедушкой. Ну, а если подлизаться надо, тут уж — дедулей. Безотказно на него действует! Все, что ни попросишь, сделает. И с елкой так было.
Мы с Буном сначала хотели сами ее купить. Несколько раз ходили на рынок после школы. Стоят одни палки, и хвоя на них обсосанная. Слон их, что ли, жевал, а потом выплюнул? Один раз даже втроем с Катюшей пришли и тоже ничего не выбрали.
Заметили, как я ее назвал? Не удивляйтесь. После того случая в классе ее все Катюшей зовут. Царапина на щеке зажила. Метинка осталась — крохотная, похожая на одного жука из Буновой коллекции.
Теперь Бун открыто прогуливается с Катюшей и пальто на вешалке в раздевалке подает. Других бы засмеяли, женихом бы и невестой задразнили, а им разрешено в порядке исключения. Уважают Буна!..
Ходили мы, ходили за елкой — ничего не получается, а Новый год уже скоро. Я — к деду. Дедуля, конечно, и всякие другие словечки. Ему долго объяснять не надо — решает быстро, и два у него ответа. Если скажет: «Кру-гом!» — можно больше не приставать. Не поможет! А если согласен, то он «Есть!» говорит. Послушал он про елку и обрадовал меня.
— Есть, Санька!.. Задание получено.
Утром мы вместе вышли: я — в школу, а дед — по елочным пунктам. И домой возвратились вместе. Идем мы с Буном из школы, а впереди громадная елка по тротуару едет. Густущая, зеленая, с такими лапами, что и человека под ней не видно, будто сама движется. Я деда только по валенкам и узнал. Налетели мы с Буном, подхватили елку и втроем домой приволокли.
Запахло в квартире густо и празднично.
Дед сидит, тяжело дышит и лысину рукавом вытирает. Устал, а самому приятно.
— Красавица!.. Будешь, Санька, деда помнить!
— Еще бы! — говорю. — Буду! Такой елки ни у кого не было и нету! Такая только на катке стоит, ну и в Кремле, конечно!.. Где ты ее раздобыл, дедуля?
Когда дед сказал, где он ее купил, мы с Буном засвистели даже, — у Кузнечного рынка! Туда на такси не меньше рубля стоит! Значит, километров десять он ее на себе тащил! С такой елкой в метро или троллейбус не влезешь. Вот так дед! Силен дедуля!
Силен, а стар все-таки. Долго отдышаться не мог. Мы ему и валенки с ног стягивали. Я его поругал.
— Взял бы, — говорю, — поменьше и поближе!
Он шутит:
— Задание такое было — достать красивую елку!
А мне его почему-то жалко стало.
— Какое, — говорю, — задание? Я и права никакого не имею задания тебе давать!
Это ему понравилось, и спрашивает он:
— А скажи, Санька, бывают красивые задания?
Мы с Буном переглянулись — не знаем, что сказать. Трудно в задании красоту отыскать. Так дед и не дождался нашего ответа, сам ответил:
— Ничего нет красивей выполненного задания!
Любит иногда дед философствовать, особенно, когда ему нездоровится.
Десятикратная перегрузка
Был бы весь год, как Новый год, — здорово бы было! Все сразу: и каникулы, и елка, и подарки!
Тридцать первого вечером пришел какой-то человек незнакомый. Говорит: прямо с самолета. Привез письмо от пап-и-мамы и посылку. Целуют нас с дедом, пишут, что задержатся. А в посылке: костюм лыжный — шикарный и угорь копченый — целый! Это мне. Деду какую-то смешную квадратную бутылку с водкой прислали и рукавицы — тоже потешные. У них не по одному, а по два пальца: большой и указательный. Дед ни перчаток, ни варежек не признает, а рукавицы с двумя пальцами сейчас не продаются. Рад он был, как маленький.
— Это, — говорит, — удружили! И где только такую амуницию откопали?
В тот вечер под нашей елкой собрались все мои друзья: Бун, Катюша, Васька Лобов и еще несколько человек из нашего класса. Первого и третьего числа мы в школе гуляли. Потом раз пять в разные дома культуры ходили. И везде — Деды Морозы и подарки! Не успели опомниться, как кончились каникулы.
Завтра в школу, а сегодня, как назло, дед заболел. Болеет он странно. Градусник ему не засунешь и врача не вызовешь. Запрещает! Лежит тихонько, и на все у него один ответ: «Отлежусь!»
Лег в девять часов, а утром все-таки встал и завтрак мне приготовил. Пьем чай, и вижу я — серый какой-то дед, тусклый и правый глаз у него подмигивает. Не нарочно — сам по себе.
— У тебя, — говорю, — глаз дергается, дедушка!
Он рассердился.
— Без тебя заметил! — и на руку покосился.
Тут я увидел, что и палец у него указательный на правой руке дергается. Дед сжал кулак, в карман руку засунул и проворчал:
— От перегрузки, видать…
— От какой перегрузки? — спрашиваю. — Ты же в космонавтах не был. Это у них перегрузки десятикратные.
— В космонавтах, — отвечает, — не был, но перегрузок похлебал досыта… Знаешь, сколько жизней на этом пальце сидело?.. А жизнь — вещь грузная!
Вспомнил я, что дед в войну снайпером был.
— Какие, — говорю, — жизни? Фашисты!.. Тебе что — жалко их стало?
Дед рассердился.
— Глуп ты, Санька!.. Жалости к ним у меня не было и нету! А только так уж человек устроен… Если он настоящий человек, тяжко ему чужими жизнями распоряжаться, даже вражескими… Вынудили нас… Гитлер заставил… Думаю, Санька, придет такое время, когда любая смерть, как чепе будет! Умрет кто-нибудь раньше срока — траур на земле вывесят! Созовут международный трибунал! Пусть выяснят причину и доложат людям…
Поели мы. Стал я одеваться, а дед — опять на диван. Так один и будет лежать весь день!
— Дедушка! — предлагаю. — Давай я с тобой останусь?
