По пустырю гоняются друг за другом, вздымая снежные вихри, три снегохода. Седоки, парни в ярких дутых комбинезонах, что-то азартно орут, закладывая крутые виражи между кустами. Над многоэтажками вдалеке поднимаются вертикально в бездонное голубое небо белые дымки.
Следом за мной из пролома вылезает вся наша бригада. Грязные, помятые, вонючие, мы похожи на коренных обитателей теплотрассы, на тех бомжей, что устроили тут свою лежку. Наша одежда превратилась в тряпье, а мы сами — в зверей. Нам действительно нет места в человеческом мире. Мы, такие, ему не нужны. Нас надо в клетку, в зоопарк. Там тепло, там кормят.
Один из снегоходов проносится мимо, обдав нас снежной пылью. Парень в фиолетовом комбезе и черных очках белозубо хохочет, кричит что-то своим приятелем. Снегоходы подкатывают к нам, останавливаются метрах в пяти от теплотрассы.
— Ефремов, это что за чудовища? — спрашивает фиолетовый комбинезон у комбинезона красного.
— Морлоки, — смеется тот в ответ.
В разговор вступает синий комбинезон:
— Мужчины, а вам не кажется, что мы открыли новый объект для сафари?
Фиолетовый восторженно матерится.
— Седых, ты гений!
— Кончайте, — красный комбинезон достает плоскую фляжку, делает глоток. — Устроим стрельбу в городе — и Василий Михайлович не отмажет. Помните, как с китаезами было?
— Так то ж китаезы, — обиженно стискивает рога руля фиолетовый. — А это бобры какие-то. Погоняем, че… У тебя вискарик остался?
— Держи! — Красный кидает фиолетовому фляжку.
Ловко поймав ее одной рукой, фиолетовый отвинчивает крышечку, запрокидывает голову.
Синий комбинезон снимает очки, внимательно нас рассматривает, потом достает пистолет. Блестящий такой пистолет, большой, красивый.
— Все, пиндык, — тихо говорит Сапог.
Тёха делает шаг вперед, скидывает шапку, сдирает с себя грязную куртку, стягивает свитер, засаленную футболку…
— О, стриптиз! — хохочет фиолетовый комбинезон. — Мужчины, сколько стоит вход в этот клуб?
Синий улыбается, задумчиво поигрывает пистолетом. Красный отворачивается. Тёха зачерпывает горсть снега и начинает растирать себя. Я отчетливо слышу, как он скрипит зубами.
— Тёшечка, не надо, — жалобно просит Шуня. — Заболеешь…
— Даже в немытом теле унтера Фенбонга можно найти частицу прекрасного, — глубокомысленно изрекает синий, наблюдая за Тёхой.
Потом он достает тонкую черную сигарету, подносит пистолет к ее кончику. Щелк!
— Зажигалка, — констатирует Сапог. — Гад…
Тёха продолжает яростно растираться снегом. Шрам на его молочно-белом жилистом теле наливается багровым.
— Мужчины, а не поехать ли нам перекусить, что бог послал? — спрашивает фиолетовый. — Седых, ты как?
— Только не в «Голливуд», — флегматично отвечает красный. — Там повар сменился.
— Ну, тогда в «Берлогу», а?
— Давайте лучше ко мне, — синий выбрасывает окурок Тёхе под ноги. — Отец до вечера у губернатора пробудет, мать позавчера улетела в Шанхай.
— Лику с Анжелой позовем? — плотоядно облизывает губы фиолетовый.
— Может, новеньких нацепляем? — не соглашается красный.
— Ладно, на месте решим! — подытоживает синий. — Все, мужчины, погнали! Ай лайк ту мувит- мувит! Летс гоу!
Снегоходы взревывают, срываются с места. Нас еще раз обдает снежной пылью. Комбинезоны уезжают в сторону дальних домов. Тёха, тяжело дыша, поднимает одежду.
— Я уже думал — все, — говорит, лязгая зубами то ли от холода, то ли от страха, Губастый.
— Очконидзе! — усмехается Сапог. — Они ж сами зассали. Ур-роды! Привыкли жить — на папином длинмузине с кайфоном в руке…
Он делает шаг, вытаскивает из сугроба недокуренную коричневую сигарету и делает глубокую затяжку.
— Фу, блин! Промокла…
— Я договорился, — Тёха кивает на фуры за спиной. — Будем шмотки разгружать. Три машины — по тыще на нос. Я, Сапог, Пятера. Губастый, Шуня — пойдете молиться у входа. Если местные наедут, скажите — Чингис поставил.
Выдав эту длинную тираду, бригадир умолкает.
— А пожрать нам дадут? — зачем-то спрашивает Губастый.
— Догонят — и еще раз дадут, — гогочет Сапог. — Иди, молись, терпила.
«Молиться» — это значит просить у добрых дяденек и тетенек копеечку на пропитание. Ремесло тонкое, хитрое, а при правильной организации — довольно денежное. Губастый им владеет в совершенстве. Он говорит, что главное — правильно обозначиться, привлечь внимание. И необязательно жалобить народ. Это самое простое, и «на слезу» наши люди уже давно не клюют. Куда лучше рассмешить или заставить задуматься.
Губастый достает из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, огрызок карандаша и, примостившись на корточках, пишет большими буквами: «Помогите внуку маршала Тухачевского собрать денег на поездку в Москву. Хочу узнать в архиве правду о деде».
Сапог ржет, хлопает Губастого по худой спине.
— Спец! Уважуха!
— Я попрошайничать не буду! — надувает вдруг губы Шуня.
— Че, стыдно? — хмурится Тёха.
— Ага.
— А жрать не стыдно?
— Ну, я…
— Без базара! — Тёха неумолим. — Шагайте!
Они уходят. Мы направляемся к стоянке с фурами. Сизый автомобильный выхлоп висит в воздухе и никуда не девается. Зычно перекликаются дальнобойщики, пронырливые китайцы носятся туда-сюда, как улыбчивые заводные куклы.
Тёха подводит нас к складу, представляет мужику в длинном, почти до земли, пуховике.
— Вот, эти.
— Дохляки, — после секундного осмотра выносит мужик свой вердикт. — Имейте в виду — за два часа фуру не раскидаете — выгоню на хрен!
— Кто это? — шепотом спрашивает Сапог у Тёхи.
— Помощник Чингиса.
— А Чингис тут за основного?
— Типа начальника рынка.
Фура, громадная, как дом, медленно пятится задом к воротам склада. Усатый водила, покусывая изжеванную сигарету, возится с запорами. Распахиваются дверцы — словно разевает пасть выброшенный на берег кит. Внутри — штабеля спрессованного шмотья. На черном полиэтилене упаковок белеют ярлыки с иероглифами.
— Тьфу ты, — небрежно сплевывает Сапог. — Херня какая! Я думал, тут ящики будут неподъемные…
Он расхлябанной походочкой подходит к фуре и тянет на себя один из брикетов.
— Они по семьдесят килограмм, — с иронией говорит ему в спину водила.
Сапог крякает. Я тоже не могу удержать унылый вздох. Мы двое суток ничего не ели. Семьдесят
