Вывалившийся из ограды кол подвернулся под ногу, и человек с криком растянулся на земле, успев лишь закрыть голову руками в ожидании нестерпимой боли от сдирающих кожу и мясо когтей.
В длинном, почти летящем прыжке, невероятном для такой могучей туши, медведь перемахнул через лежащего хозяина… и с разгону врезался в валкаран. Могучим плечом разворотил вход и ввалился внутрь. Валкаран зашатало из стороны в сторону, как лодку в бурном море, пласты дерна и мерзлой земли с грохотом обрушивались со стен. А потом валкаран будто взорвался! Костяной остов жилища раскрылся, как цветок. Продолжая трубно кричать, скакуны ринулись в возникший на месте валкарана пролом.
Скорчившийся на земле чукча остановившимся взглядом смотрел на мелькающие вокруг него копыта. Расталкивая мчащееся стадо, на полной скорости несся порш – задняя пара его ног была уже черная, а передняя сияла первозданной белизной.
– Держи! Уйдут! – невесть кому успел прохрипеть чукча, прежде чем получил копытом, и отключился.
Выметнувшийся из-под развалин медведь, похоже, то ли услышал, то ли сам полагал, что надо держать… Он прыгнул и всей тушей свалился прямо на порша!
Под рухнувшим ему на спину медведем белый олень приплюснулся, как придавленная камнем лягушка. Ноги подогнулись, брюхо впечаталось в снег, из глотки вырвался вибрирующий стон…
А потом белый олень показал, за что же так ценят рогатых скакунов от Пор-Ши!
Вместо того чтобы рухнуть под навалившейся на него тяжестью, белый яростно взбрыкнул и поднялся! Медведя подкинуло вверх – недоуменно заревев, мохнатый хищник вцепился передними лапами в торчащие перед ним ветвистые рога. Задние лапы свисали до самой земли.
Оленя повело в сторону под давящей на хребет тяжестью, он отчаянным рывком прянул вперед, унося мохнатого ездока на спине. Морда медведя стала по-человечески обалделой.
Троица стражников во главе с тысяцким шли не торопясь, то и дело останавливаясь. Пыу и дядя Хадамахи не переставали спорить. Тысяцкий был задумчив.
– А я тебе говорю – видел я его! – орал Пыу.
– Может, в беду попал парень, помочь ему надо! – запальчиво огрызался дядя.
– Ну да! Чукчи его зарезали и через городскую стену перекинули, чтоб там его мэнквы подъели! – насмешливо фыркнул Пыу.
– Что? – очнувшись от задумчивости, откликнулся тысяцкий.
– Я говорю… – обрадованный вниманием, начал Пыу.
– Я спрашиваю – что это такое скрипит? Слышите? – нетерпеливым жестом оборвав его, спросил тысяцкий. И все трое обернулись.
Видневшийся в конце улицы чукотский валкаран раскачивался… и вдруг сложился внутрь себя, будто сверху на него наступила великанская нога. И оттуда хлынули олени. Стражники ясно видели выкаченные в ужасе глаза, головы с запрокинутыми до самых спин рогами, молотящие в мерзлую землю копыта…
Посреди обезумевшего стада мчался медведь на порше.
Олень, наполовину черный, наполовину белый, будто зад от одного зверя, а голова от другого, хрипя, как загнанная собачья упряжка, и роняя с губ хлопья пены, низко стлался над землей, словно стараясь выскользнуть из-под сидящего на нем мохнатого седока. Медведь, с выражением полного офигения в широко-широко, совсем не по-медвежьи распахнутых глазах, тоже весь подался вперед, будто пытаясь выпрыгнуть из собственной шкуры. И скакала эта невозможная парочка прямиком к замершим в конце переулка стражникам.
Этого сердце Пыу уже не выдержало.
– Тварь! Тварь Нижнего мира прорвалась! Тварь! – истошно завизжал он, повернулся и кинулся бежать по переулку.
За его спиной слышались крики – наверное, погибающего тысяцкого с товарищем – медвежий рев и топот оленьих копыт. Топот становился все ближе, и кто-то с силой ухватил его за шиворот.
Пыу зажмурился от ужаса. Вереща, как пойманная мышь, он вознесся ввысь, отчаянно задрыгал в воздухе ногами… и рухнул, больно приложившись об широкое и твердое. От удара глаза его распахнулись… и он уставился на сапоги тысяцкого с обитыми железом носками. И один такой сапог целился наподдать ему в нос! Пыу с воплем вскочил и оказался с тысяцким лицом к лицу.
– И чего ж вы так орете-то, дядька Пыу? – прогудел над ним несколько обиженный мальчишеский голос.
Задрав голову, Пыу обнаружил еще больше, чем обычно, возвышающегося над ним Хадамаху – парень сидел верхом на том самом черно-белом олене! Теперь обалделой была морда оленя – тот явно не понимал, куда делся медведь и откуда взялся мальчишка.
– Это ты, Хадамаха? – слабым голосом простонал Пыу. – А где эта… этот… это… из Нижнего мира которое вылезло…
– Обратно залезло, – не дрогнув ни единым мускулом, отозвался Хадамаха.
– А… а… а штаны твои где, Хадамаха? – охнул Пыу, вдруг обнаружив, что у парня, кроме оленя, ничего и нет!
– С собой уволокло, – так же обстоятельно ответствовал Хадамаха. – Духи нижнемирские – такие вороватые! Так и норовят прямо с задницы штаны стырить!
– А оленей почему тогда оставили? – точно обидевшись за духов Нижнего мира, возмутился Пыу.
Хадамаха сожалеюще цокнул языком:
– Дырка между мирами маловата оказалась – не пролезли!
– Хватит наговариваться! – рявкнул тысяцкий. – Быстро на подворье! Брать всех! Вызывайте наших – пусть ловят оленей! – Широким шагом тысяцкий двинулся к разрушенному валкарану, на полпути остановился и через плечо бросил сидящему на олене Хадамахе: – Это и есть белый порш Ягун-ыки?
– Какой же он белый, когда он это… пополамистый? – не мог не влезть Пыу, взмахом руки словно деля оленя на две половинки. – Тоже, наверное, нижнемирский.
Тысяцкий ничего не ответил, лишь бросил на Пыу уничтожающий взгляд и снова повернулся к Хадамахе:
– Ты б надел что, а то неловко первый в жизни арест в голом виде производить.
– Зато запомнится как! – весело откликнулся дядя Хадамахи.
– Кому? – перебираясь через развалины, спросил тысяцкий. – Ему или арестованным?
Ошеломленный Пыу будто во сне пошел следом. Остановился, глядя, как дядя Хадамахи уже сноровисто связывает руки оглушенному хозяину подворья. Чукча не сопротивлялся.
– Так мы ж здесь были! – оглядывая разгромленное хозяйство, выпалил Пыу.
– Вы – были, а через забор заглянуть только мальчишка догадался! – буркнул тысяцкий, толкая перед собой тоже связанного гекчу. – А ты-то зачем в это чукотское дело влез? – смыкая пленника за веревку, бросил он.
– Он платил, господин начальник. Он платил, – с достоинством ответствовал гекча.
– Так вы ж вроде враги – как же ты мог у врага деньги брать?
– Мстил, однако, – с еще большим достоинством склоняя голову, сказал гекча, но, увидев, как вытянулось лицо тысяцкого, снисходительно пояснил: – Чукча гекче платит – у чукчи денег меньше, у гекчи – больше. Вот и выходит – месть!
Тысяцкий расхохотался.
– Неграмотный Хадамаха, таежный, не знает, что чукчи и гекчи враждуют, вот и полез, – забормотал Пыу, до которого потихоньку начало кое-что доходить, и это кое-что ему очень не нравилось! Еще не хватало, чтоб тупой мальчишка с отбитыми мозгами стал героем стражницкого дела!
Но тысяцкий лишь бросил на него хмурый взгляд и скомандовал:
– Тут еще женщины должны быть! Вот ими и займись! Не иначе как там прячутся! – После того, как забор между двумя хозяйствами развалился, стал отлично виден и уцелевший валкаран гекчей, один в один схожий с чукотским. Туда тысяцкий и кивнул.
Мальчишка, значит, на олене восседает, как тойон какой, а опытного, можно сказать, заслуженного стражника баб отправляют арестовывать? Ну есть ли на Сивире справедливость? Но спорить Пыу не решился. Переступая через вывороченные из ограды колья, неохотно направился к ведущей внутрь
