ПОЕЗДКА НА ЮЖНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ
Лов палоло
Самоанская весна жаркая, душная, мучительная. После жарких дней приходят душные ночи. Человек, одуревший от дневной борьбы с парализующей вялостью, тщетно пытается найти кусочек прохладной простыни. Неподвижный воздух облепляет тело влажным кожухом, а во всех порах и складках кожи собираются маленькие озерки пота, которые соединяются в потоки и стекают на постель. Иногда внезапно приходят ливни, или много дней подряд сеет мелкий дождик, но он не несет облегчения. Воздух становится еще более влажным. Весна приходится на октябрь и ноябрь. Потом, в декабре, все еще жарко и душно, но частые грозы с молниями и очень сильные ветры дают возможность прийти в себя.
Именно на весну приходится брачный сезон палоло. Это длинный и тонкий съедобный морской червь, который живет в коралловых рифах у берегов некоторых островов Тихого океана. Его жизненный цикл определяют фазы луны. На Самоанских островах он появляется в октябре — ноябре, как раз тогда, когда луна находится в последней четверти. В это время гонадные участки червей отделяются от головы, которую черви засовывают в коралловые расщелины, поднимаются на короткое время на поверхность моря, а затем исчезают. Самоанцы могут с большой точностью определить день, час и место их появления. Вероятно, палоло становится все меньше. Раньше на Уполу существовало несколько мест лова. Сегодня их только два — Алеипата и Саламуму. Они расположены далеко от Апиа и совсем недоступны для легковых автомобилей.
— Мне бы хотелось съездить на лов палоло, — сказала я как-то в присутствии священника Гюто, нашего хорошего знакомого, который провел на Самоа двадцать два года.
Несколько месяцев спустя, в октябре, священник Гюто позвонил нам.
— Вы хотите поехать? Да? Прекрасно! Я приеду за вами послезавтра в час ночи.
Погода обещала быть хорошей. Море было гладким, без единой морщинки. Пунктуально, как и было обещано, появился священник Гюго на своем «Лендровере». На этом старом и мощном, как танк, автомобиле мы уже объездили весь остров.
Нас было четверо: Гюто, шофер Том, муж и я. Ночь безветренная. Рыбаки уже вышли в море. В лагуне и на рифах мерцали светлые пятнышки факелов. Сначала мы ехали вдоль берега на запад, в сторону аэродрома Фалеоло. От деревни Леулумоэга повернули в глубь острова на так называемую «The Marines’ Way»[37], неровная поверхность которой удивительно напоминала высохшее русло горного потока. Тут мы почувствовали, что в машине ужасно пахнет бензином, и убедились, что канистра, которую мы наполнили в Апиа, наполовину пуста. Бензин залил пол, просочился в корзину с одеждой и едой, разъел пластмассовые корпуса термосов. А Том все это время курил сигареты… Мы привели все в порядок, насколько это было возможно, и затряслись дальше по американской дороге.
— Том, ты помнишь, когда строили эту дорогу?
— Да, в тысяча девятьсот сороковом году приехали американские маринес. У них были машины. За несколько месяцев моряки очистили это место от кустарника и построили шоссе от Леулумоэга до Лефага. Они пробыли у нас почти всю войну, и уже казалось, что так и останутся здесь в полной безопасности до самого конца войны. Но их перебросили в район Соломоновых островов, и там маринес почти все погибли. После них осталась целая куча блондинистых детей
Дорога действительно становилась все хуже. Луна спряталась за тучи, и начал моросить мелкий дождик.
— Здесь все время моросит, — сказал священник Гюто. — Когда я жил в Сафата, то иногда ходил через горы в Апиа. В определенном месте можно было обозначить границу дождя — в Апиа светило солнце, а на южном побережье лил дождь.
Отец Уто, как называли самоанцы Гюто, провел в небольшой деревеньке в джунглях одиннадцать лет. Он приехал туда прямо из Франции молодым, энергичным, но едва знающим самоанский язык. Священнику пришлось пережить немало тяжелых минут, прежде чем он привык к местным обычаям, людям, наблюдавшим за ним, одновременно доверчивым и подозрительным, и к великому одиночеству. Целые мили бездорожья отделяли его от ближайших поселений европейцев.
— У меня, конечно, не было ни автомобиля, ни даже велосипеда. К тому же он был бы бесполезен в лесу, через который с трудом может пройти человек. Я ходил к прихожанам пешком или, если удавалось, ездил на лошади. Мой конь был красивым и умным животным и очень ко мне привязался. Каждый день утром, во время завтрака, он просовывал морду в комнату и толкал меня в плечо, требуя сахара. Но у него был один недостаток — быстрая смена настроения. Он мог понести безо всякой причины, и нужно было хорошо знать его, чтобы в этот момент не потерять управления. Как-то приехал в Сафата один священник из Апиа, очень приятный, но из тех людей, которые все знают и все умеют. Ему захотелось прокатиться на лошади. Я его предупреждал, просил, чтобы он был осторожен. Все без толку. Я как раз был на богослужении, когда услышал крики, призывы на помощь и топот ног. Произошло несчастье — конь понес, священник свалился на землю и сломал ногу в двух местах, а в окрестностях ни больницы, ни врача, ни даже санитарки. Нужно было как можно быстрей перевезти больного в Апиа. Сначала я подумал везти его на лошади, но испугался, что как бы еще чего-нибудь не случилось. Да он бы и не вытерпел боли при такой тряске. Можно было идти пешком прямо через горы, однако чрезвычайно трудно нести тяжелого, взрослого мужчину столько миль. Оставалось море. Я положил больного в каноэ, и вместе с верным самоанцем мы поплыли в Лефага. Никогда не забуду этой поездки. Священник каждую минуту терял сознание. Казалось, я не довезу его живым. В Лефага удалось достать автомобиль, и все кончилось благополучно.
На дороге появились люди. Все больше темных фигур семенило по обочине шоссе на юг, в сторону Саламуму. Некоторые несли на плечах самоанские каноэ, которые называются паопао. Том крикнул что-то группе мужчин, которых мы обгоняли. Священник остановил автомобиль, и к нам мгновенно вскочило восемь человек, а трое вскарабкались на крышу. Стало тесно, как в варшавском трамвае в часы пик. Мы тронулись дальше.
— Как шли дела вчера? — спросил Том одного из пассажиров. — Много показалось палоло?
— Было немного, но сегодня должно быть больше.
— В первый день на поверхность всплывает немного червей, — рассказывал Том. — Только на вторую ночь начинается настоящий лов. Поэтому столько людей и направляется в Саламуму.
Саламуму приветствовало нас проливным дождем. Наши пассажиры оказались бесценными проводниками, так как места лова находились далеко за деревней. Дорога кончилась, и мы въехали в тропический лес, который, по крайней мере для меня, с любой стороны выглядит одинаково. Тучи закрыли звезды, а шум моря полностью заглушил шум дождя, стучавшего по крыше кабины. Я не смогла бы даже определить стороны света. «Лендровер» каким-то чудом все же ехал и находил в чаще дорогу, спускался в глубокие овраги, подскакивал на камнях, разрывал спутанные ветви, переваливался с боку на бок, как ванька-встанька, возвращался снова в вертикальное положение. Самоанцы, сидевшие на крыше, протиснулись внутрь автомобиля и, высматривая что-то в темноте, покрикивали:
—
После получаса такой езды мы оказались вдруг на небольшой полянке. За деревьями в свете фар поблескивало море. На пляже сидели, лежали, прохаживались толпы людей. Некоторые спали на песке, прикрывшись уголками лавалава. Дождь моросил беспрерывно.
— Это хорошо, палоло любит дождь, — сказал священник Гюто.
Я застучала зубами и почувствовала глубокое отвращение к этим капризным червям. Мы сели на влажный песок. Моя лавалава тотчас же промокла, и вода холодными струйками начала стекать по спине. Том бродил по морю и высматривал первых червяков. Было темно — хоть глаз выколи. Только ежеминутно вспыхивали огоньки электрических фонариков, так как факелы давно уже погасли па дожде. Несколько каноэ качалось в лагуне. Вдруг далеко на рифах раздался крик:
— Палоло!
