сидел здесь с вождями за чашкой кавы. А его преемник, Эрих Шульц, в августе 1914 г. принявший решение сдать острова англичанам, наблюдал отсюда 29 августа того же года за высадкой новозеландских войск.
С тех пор здание изрядно обветшало. Деревянные перекрытия сгнили, паркет выпал, перила на элегантных верандах и галереях сломались. Уже сменились три поколения людей и бесчисленные поколения пауков, а дух губернатора Шульца все еще прячется по мрачным углам. Ночью со всех сторон слышны шорохи и треск. Ими наполнен весь дом. Кажется, что их издают пол, стены и потолок. Это короеды пожирают наследие колониализма.
На следующее утро милый Марсель Корруа с некоторым опозданием предупредил нас:
— Да, забыл вам вчера сказать, чтобы вы не давали самоанцам на чай. Вы оскорбите их чувство собственного достоинства. Если хотите, можете предложить им сигареты или какую-нибудь безделицу, но только не деньги!
Слишком поздно!
Бродяги Южных морей
В Апиа кроме туристов, специалистов, связанных контрактами, и весьма многочисленной европейской колонии можно встретить еще один сорт иностранцев.
Появляются они неизвестно откуда. Их выплевывают затхлые суденышки, перевозящие копру, яхты с прогнившей палубой, приносят пассаты и западные ветры. Это настоящие перелетные птицы. Вчера их еще не было, а сегодня они тут как тут: сидят в плетеных креслах бара «Касино» и потягивают пиво из щербатых кружек, водят тяжелым взглядом по зелени деревьев и океану за окнами, молчат. Вдруг ни с того ни с сего они начинают говорить о себе безудержно и бесстыдно. Выворачивают наизнанку свою жизнь, как старый тулуп. Рассматривают под микроскопом каждое зернышко успеха, раздувают его в большие разноцветные шары и забавляются на глазах слушателей. Потом — трах! Шар счастья лопается. Из него с шипением выходят дни сытости и веселья. Остается серый сморщенный мешочек воспоминаний да заурядные, печальные люди в пропотевших рубашках. Их много слоняется по набережной, разочарованных и никому не нужных. Иногда, на короткое время, они пускают анемичные корешки привязанности и обосновываются на несколько месяцев в полных тараканов апартаментах тетушки Мэри. Где-то они работают, что-то делают, пытаясь обмануть горечь прошлого, но в один прекрасный день исчезают.
Есть здесь люди и другого сорта. Это бизнесмены и технические работники, прилетающие сюда из Соединенных Штатов, Австралии, Новой Зеландии… Их фетиш — гигиена и деньги. Опрятные, распространяющие вокруг себя запах одеколона, очень спокойные, они подъезжают к отелю на такси и с подозрением рассматривают мутные рюмки под «мартини». Они приезжают сюда, потому что должны выполнить свою миссию. Их окружает атмосфера рационализма и умеренности. Но после нескольких дней повышенной влажности и нестерпимой жары их охватывает беспокойство. Их энергия размягчается до консистенции гуммиарабика, деятельность увязает в бесконечном количестве недель без начала и конца. Время утрачивает для них свое условное измерение.
Они уезжают в замешательстве и с неприятным чувством тревоги. Или, во что, казалось бы, трудно поверить, постепенно теряют свой безукоризненный внешний вид и свои old spice[4]. Незаметно обрастают они новыми привычками, напяливают на себя цветастые рубахи с пятнами пота под мышками. Они расслабляются, опускаются и… остаются. Сначала они думают, что в любую минуту, когда захотят, смогут уехать отсюда, и верят в то, что сохранили напористость и твердость. Они клянутся с завтрашнего дня начать новую жизнь и собираются в дальнюю дорогу, но в один прекрасный день начинают понимать, что завтра не будет. Есть только сегодня и еще раз сегодня и так до самого конца. Неужели во всем этом виновата душевная вялость, которую порождает горячий и душный климат? Неужели они теряют силу воли? Некоторые бунтуют, некоторые уезжают. Но кто из них сможет навсегда вырвать остров из своего сердца и памяти?
Серой перелетной птицей Тихого океана был Сэм. Толстые стекла очков, усталые глаза, рахитичные ноги в шортах до колен. Он садился на краешек кресла в нашем доме, дрожащей рукой протирал очки и говорил:
— Как поживаете, уважаемый пане Воляку? Как поживаете, уважаемая пани доктор? Для меня счастливый happening[5] побывать в польском доме. Вы удивляетесь, пани доктор, моему польскому языку? Не удивляйтесь. Совсем не нужно этому удивляться, потому что я, уважаемый пан архитектор, из города Лодзи. Что это был за прекрасный город!
В 1926 году папа прикрыл бизнес, и мы выехали из Польши. Папа, мама, брат и я. Папа открыл маленький магазинчик в Сиднее. Торговля шла, но мы не были счастливы. Нет, мы были недовольны. Прошли годы, и мы привыкли. Только мама не привыкла. Есть не могла. Совсем потеряла аппетит. Хлеб не такой, как в Лодзи, и овощи не те… Потом родители умерли, и мы остались с братом вдвоем. Брат был хорошо образован. Способный этот мой брат. У него прекрасный дом в Мельбурне, прекрасная жена, прекрасные дети… Я же окончил только Technical College[6]. Денег на двоих не хватало. Но у меня были способности к электронике. Поэтому, как только началась World War Second[7], я пошел к американцам. Мне повезло, что я был здесь, когда Гитлер напал на Польшу. Из пашей семьи никого не осталось. Знаете ли вы, пани доктор, что это такое, когда нет семьи? Для меня война — это часы radio operations [8] американцев. Новая Гвинея, Гуам, Самоа, Соломоновы острова… У меня прекрасные certificates[9]. Хотите посмотреть? Как-нибудь я вам их покажу.
А вы, пане Воляк, откуда, если можно узнать? Из Варшавы? Тоже прекрасный город. Мне было двенадцать лет, когда мы уезжали, но я помню, хорошо помню. А как там сейчас? Новые дома, новые люди… New life, new faces [10], можно сказать.
Пане, а войско еще носит фуражки? Как они назывались? Такие с рогами… А, да, конфедератки. Да, это были конфедератки! Их уже нет! Ах, как жалко, пане Воляк, такие были прекрасные головные уборы.
После войны я снова работал у американцев. На Восточном Самоа, в Паго-Паго. Там мне было хорошо. В холодильнике всегда холодные цыплята, сэндвичи, напитки. Люди меня любили. Приходили выпить, хлопали по плечу и говорили: «Сэм, ты наш друг. Ты превосходный радиооператор. Ты можешь на нас рассчитывать!» Но они мне не помогли, когда пришел новый governor [11] и уволил меня с работы. Он всех выбросил. Директоров и office girl [12]. Он везде хотел иметь своих людей.
Мне дали прекрасные характеристики. Если вы поедете со мной в отель, пане Воляк, то я покажу их вам. Может быть, ваша супруга тоже хочет посмотреть? Они написали, что я excellent[13] работник в области radio ope-ration и что они меня всем рекомендуют. Но сами они меня никуда не брали.
Я получил proposition[14] в Апиа и поехал. Много лет занимался их radio communication[15]. Но денег на этом не заработал, да и аппаратура неважная. Часто выходит из строя. Как только я получил новый job[16] на Новой Гвинее, поехал туда. Хорошо ли мне там было — не могу сказать. Но тогда что-то стало происходить с моей головой. Меня трясла лихорадка, появился шум в ушах, и видел я все хуже. То ли малярия, то ли еще что… Пошел в больницу. Разные доктора меня лечили, но мне от этого не стало лучше. В Польше были врачи — это врачи, а здесь — лучше об этом не говорить, никто из них не смог мне даже поставить диагноз.
Когда я пролежал в больнице несколько недель, ко мне пришли из моего оффиса и предложили: «Напиши, Сэм, resignation[17]». Я ответил, что не хочу, потому что болен и должен на что-то жить. А они: «Если ты сам не напишешь, то получишь dismiss[18], а зачем тебе это? А так получишь excellent certificate и поищешь себе job где-нибудь в другом месте». Что делать — я уволился… Лечиться я больше не мог — не было денег… Я покажу вам свидетельство врачей. Вы сами увидите…
