— Очень приятно. Елена, тут и предсказывать нечего. Вы уходите из общежития, чтобы писать в кафе, а халтурщик пишет где угодно, даже если у него над ухом кричат десять человек. Знаю по журналистской работе. Стало быть, вы не халтурщица, и попадете в первую или третью категорию.
— Довольно обтекаемо… Я и сама так могу пророчествовать.
— Конечно, можете! А я о чем? Ведь всё зависит от вас! Главное — не попасть во вторую категорию. А от третьей до первой расстояние не такое большое, как кажется. Правда, пройти его удается далеко не всем.
— Понятно. Вы довольно деликатно намекаете, что я окажусь у разбитого корыта.
— Нет, мне просто кажется, что третьей категории вам не миновать. Неужели вы и сами не знаете этого? В ней лишь важно не застрять, как безнадежно застрял я.
С Гончарова свернули на Добролюбова. Елена вдруг остановилась.
— Давайте постоим. Не хочется к себе идти. Там все гении, а поговорить не с кем.
— Давайте, мне-то всё равно, меня дома никто не ждет. И бутылочка виски еще есть.
— Вы сказали в кафе, что ваша жена далеко… А где это — далеко?
— На небе.
— Ой! — девушка прижала руки ко рту. — Простите!
— Нет, вы меня не так поняли, — усмехнулся Енисеев и суеверно перекрестился. — Она стюардесса.
— Фу-у… а я-то испугалась… ведь вы говорили о ней в кафе, как о живой, и вдруг — «на небе»!
— Мне следовало сказать: «в небе», но я уже чуть-чуть утратил контроль над правильной речью. Надо освежиться. За здоровье Наденьки, успешный полет и возвращение! — он достал «мерзавчик» и сделал глоток.
— А знаете, что: дайте и мне, — вдруг попросила Елена.
— Нет возражений! А как же «крыша»?
— Общежитие рядом, уже не так страшно.
Енисеев обтер горлышко рукавом плаща и протянул ей бутылочку. Она отпила и задохнулась, замахав перед ртом ладошкой.
— Ух-х… ужас! Я пила раньше только разбавленное… с тоником или со льдом. Как вы его тянете его из горлышка без закуски?
— После литра это уже всё равно. Обжигает только изнутри.
— Вы выпили литр виски?!
— К сожалению, больше. Правда, за целый день.
— Но от этого же можно умереть!
— Как пророк я не вижу себя умершим от виски. А потом, я же не изнеженный европеец, японец или американец.
— Тепло стало, хорошо! Дайте еще.
— Вот! Так эти литры и выпиваются: глоточек за глоточком. Видите — оно вас уже не обжигает. Так вы со мной сопьетесь, и к пьющему пророку добавится еще пьющая писательница. Не увлекайтесь!
— Нет. Я попросила виски для храбрости.
— А чего вы боитесь? — Енисеев оглянулся по сторонам; на темной улице Добролюбова не было ни души. — Меня, что ли?
Она улыбнулась.
— Как раз наоборот. Вы, наверное, очень порядочный человек, сколько бы ни выпили… Я предупредила вас насчет приставаний, и вы не сделали ни единой попытки… хотя мне было бы интересно посмотреть, как это у вас получается. А я чувствую… в общем… я вдруг подумала… не знаю, как сказать… Короче, если бы вы хотели остаться сейчас со мной, то я бы не стала возражать. Вот. — Она, как школьница, спрятала руки за спину и неуверенно улыбнулась.
Енисеев заглянул ей в глаза; Елена не отвела взгляда.
— Вы серьезно?
— Ну, если девушка согласна остаться с мужчиной, это достаточно серьезно. Надеюсь, вы поняли, что я вам предлагаю не то, что дамы в кафе.
— Ну, естественно!
— Только пойдемте к вам, в общежитии неудобно. Можно, но лучше не надо.
Енисеев сразу как-то протрезвел.
— Леночка, объясните… Я вам понравился, что ли?
— А я вам?
Он положил ей руки на плечи.
— Очень! Но я не стал бы к вам приставать и без предупреждений с вашей стороны.
Девушка опустила глаза; он почувствовал, что ее тонкие плечи под его ладонями напряглись.
— Потому что не изменяете и никогда не изменяли своей жене? — прошептала она. — Это правда?
— Это правда. Причем, скажу вам честно, я вовсе не уверен, что она мне не изменяет. Но дело в том… в общем, когда мы познакомились, у самолета, в котором мы летели, отказали два двигателя. Она выглядела очень испуганной и несчастной. И тогда я предсказал, что через двадцать минут моторы заработают.
— И они заработали?
— Да, ровно через двадцать минут. Мы потом оказались в одной гостинице, познакомились… В том, что она меня полюбила тогда, мое предсказание в самолете имело большое значение. С тех пор немало изменилось, мы несколько отдалились друг от друга… Но с моей стороны не изменилось главное: когда она в воздухе, я не то что ей не изменяю, а даже не подступаюсь к другим женщинам. Словно предсказав тогда, в иркутском рейсе, избавление от катастрофы, я взял на себе здесь ответственность за ее жизнь в воздухе. У меня такое ощущение, что если я изменю ей, то оставлю без защиты, предам.
— Вы очень любите ее?
— Да. Наверное, той любви, что прежде, между нами уже нет, но мне довольно того, что есть. Я не представляю себе жизни без нее.
— Повезло человеку!
— Кому именно?
— Да вашей Наде, конечно. Без особых хлопот, как я поняла, ей достался умный, тонкий, порядочный человек с необычайными способностями, хранящий верность во время всех ее отлучек. И это при том, что сами вы сомневаетесь в ее верности.
Енисеев, в жизни не слышавший столько комплиментов в свой адрес, растерянно глядел на Елену. Как ни был пьян, он понял, что означала горечь в ее словах: она тяжело переживает унижение женщины, первой предложившей себя мужчине и нарвавшейся на отказ.
— Леночка, я знаю, как вы сейчас уязвлены… — пробормотал он.
Девушка отвела взгляд, губы ее задрожали.
— Да уж, это непросто для моего самолюбия, — сдавленно сказала она, справляясь с собой. — Пытаться затащить в постель поддатого женатика и услышать «нет»… такое с женщинами, особенно с интересными женщинами, бывает в одном случае из ста. Или, может быть, в одном из тысячи. И надо же: этот случай оказался мой. — Елена попыталась улыбнуться, но на глаза ее навернулись слезы.
— Это не случай, Леночка, это судьба — моя тяжелая, неподъемная ни для кого, кроме меня самого и, может быть, Нади, судьба. Пусть то, что я думаю о своей мистической роли на земле, пока Надя в воздухе, — бред, предрассудки, но это бред и предрассудки человека, предчувствия которого часто сбываются. И я просто не имею права ими пренебрегать.
— Да, да, я понимаю… Вы правы.
— Ты. Давай на «ты». Мы пили из одной бутылочки.
— Это был единственный интим, который между нами случился, — невесело усмехнулась она. — Хорошо: ты прав. Что дальше? Только не говори: «давай останемся друзьями».
— Почему? У меня нет друзей.
— У меня тоже. И вечные проблемы с мужиками. Хорошие все заняты, а те, которым нравлюсь я, не
