повернулся к своему соседу, подполковнику авиации. Тот тоже сидел, наставив ухо в сторону левого крыла. Сходу прочитав в глазах Енисеева направление его мысли, подполковник шепнул:
— Идем на правых двигателях. Только прошу вас, молчите, не создавайте панику. Мы можем лететь и на одном двигателе.
Енисеев кивнул, вспомнив, однако, что у большинства разбившихся самолетов, о которых он слышал, тоже продолжали работать один или даже два двигателя. Он снова испытал желание покурить, на этот раз острое. Енисеев встал и пошел за ширмочку, ответив на предупреждающий взгляд соседа:
— Молчу.
Улыбчивая девушка сидела в своем креслице с белым, как снег, лицом. Напротив нее, с закрытыми глазами, сидела другая стюардесса и, кажется, молилась. Вид у них был несчастный и смертельно уставший. Енисеев, забыв о сигарете, вдруг сказал им:
— Не бойтесь. Через двадцать минут заработают все двигатели. Наш самолет сядет нормально, в штатном режиме. Вы прекрасно отдохнете неделю в Иркутске, пока его будут проверять и ремонтировать.
Стюардессы уставились на него, как на привидение, а потом вторая сдавленно пробормотала:
— Пассажир, пройдите в салон на свое место.
Енисеев, как сомнамбула, послушно пошел назад. По пути он глянул на часы. Двадцать минут! Что это? Опять накатило его скрытое призвание? Ну, ладно, ему хочется верить, что левые двигатели заработают. Но откуда взялись эти двадцать минут? И, что интересно, когда он шел курить, то испытывал страх, а теперь ни малейшего. Даже и курить расхотелось. Енисеев поудобней устроился в кресле, закрыл глаза. Ему было хорошо и покойно. О неработающих двигателях он не думал. Он даже задремал, как сквозь дрему в его сознание проникло знакомое гудение с левой стороны. Енисеев взглянул на часы. Прошло ровно двадцать минут.
Самолет сел точно по расписанию.
— Ну, что я вам говорил? — сказал Енисееву сосед, лоб которого, однако, был покрыт испариной.
— Да я ведь и не спорил.
Никто из пассажиров, кроме них, остановки левых моторов, похоже, не заметил. На выходе Енисеев поймал на себе пристальный и несколько растерянный взгляд светленькой стюардессы и улыбнулся ей в ответ:
— Вы обратили внимание? Прошло ровно двадцать минут.
Она ему серьезно кивнула. «Эх, спросить бы у нее телефончик!» Но сзади напирала толпа пассажиров, в тамбуре стояли другие стюардессы. Причем вторая, черненькая, которая прогнала Енисеева, увидев его, старательно отвела взгляд. Подобная реакция на сбывшееся предсказание была знакома Енисееву, а вот с уважением, промелькнувшим в глазах светленькой, он столкнулся, пожалуй, впервые. Это был, что называется, успех.
Вечером судьба приготовила Енисееву подарок: он узнал, что поселился в одной гостинице с экипажем самолета. В холле он буквально нос к носу столкнулся со светленькой, одетой цивильно — в джинсах и маечке, что лишало ее той недоступности, которую придает стюардессам форма. Узнав Енисеева, девушка всплеснула руками и без всяких предисловий выпалила:
— Самолет действительно поставили на ремонт, и мы будем здесь жить около недели!
Об этом предсказании Енисеев вообще не задумывался и не мог бы определить его генезис, даже если бы умел: никакого дела до того, сколько экипаж пробудет в Иркутске, ему не было, в отличие, скажем, от желания, чтобы двигатели через двадцать минут заработали. Может быть, в данном случае сказалось тайное желание Енисеева снова встретиться со светленькой? Но откуда он мог знать, что окажется в одной с ней гостинице? Никогда прежде ему не доводилось видеть в гостиницах летчиков и стюардесс гражданской авиации. Думалось, они живут в каких-то специальных отелях при аэропортах, как, наверное, и было во времена безраздельного царствования «Аэрофлота».
Однако Енисеев постарался не дать отразиться на лице пронесшимся в его голове сомнениям и скромно сказал:
— Я рад, что всё так получилось.
— Но как… как вы это смогли узнать?
— Вам интересно?
— Очень, — призналась девушка. — Меня подобные вещи вообще интересуют. Но лично я с ними никогда не сталкивалась. Это первый раз. А знаете, что думает моя подруга? Что вам это всё сказал ваш сосед, военный летчик.
— Отдаю должное ее наблюдательности и логике. Я действительно говорил с ним о заглохших двигателях, но он мне сказал только то, что мы можем лететь и на одном моторе. Присядем? — Енисеев указал на кресла в холле, возле бара.
— Давайте, — тут же согласилась девушка.
Вот он — первый искренне заинтересованный, невраждебно настроенный слушатель! Так, может быть, и поведать ей всё — с самого начала? Енисеев уже физически страдал от невозможности высказать людям всё, что чувствовал он и не чувствовали они. И тут он впервые, пожалуй, понял весь ужас своего положения. А что рассказывать? О напророченной им в детстве войне в Афганистане, которая началась, когда девушка и на свет-то, небось, еще не появилась? Его предсказание в самолете было самым эффектным и приятным для тех, кто его слышал. Другие пророчества — особенно политические — были и непонятны ввиду их сложной предыстории, и неэффектны, и малоприятны. Исключение составляло предсказание о Путине, но оно без фотографии бюста Цезаря выглядело бы не очень убедительным. Лично для Енисеева политические пророчества были ценны тем, что были связаны с его нравственными обличениями окружающего мира, но эта связь была еще ни для кого не очевидна, кроме него самого. Да и сам он скорее предполагал наличие связи между своими обличениями и предсказаниями, чем наблюдал их воочию. В этом, в сущности, и была его главная проблема. О чем же он мог поведать этой ждущей необычных объяснений девушке? О тайной его мечте, что он и такие люди, как он, в существование которых он верил, помогут человечеству снова обрести ту утраченную идеальную форму бытия, когда во главе народа стоит вождь-пророк, направляемый Самим Богом? Тогда она подумает, что связалась с каким- то сектантом, как, например, решили выслушавшие его как-то в участке милиционеры.
Енисеев приуныл. Он, ссутулившись, сидел за столиком, глядел на пепельницу, а девушка глядела на него. Пауза затянулась.
— Чай, кофе? — встрепенулся Енисеев.
— Чай… или кофе, неважно. Вы обещали рассказать мне…
— Да, то есть нет. Я ничего не обещал. Мне бы хотелось, конечно, удивить, поразить вас, привлечь ваше внимание, но…
— Не понимаю, о чем вы. Расскажите, как вам удалось узнать про двадцать минут и неделю? Вы разбираетесь в авиации?
— Совершенно не разбираюсь, — рассмеялся Енисеев и, подумав, признался: — Я пророк.
— Как? Пророк? Типа Глобы?
— Глоба — астролог. А я пророк или думаю, что пророк. Если вы полагаете, что я знаю, как предсказал насчет двадцати минут и недели, то вы ошибаетесь. Лично я объясняю это просто: вы мне, наверное, понравились.
Однако девушка совершенно не была настроена на игривый лад.
— Но как это связано с работой двигателей? — допытывалась она.
— Стало быть, как-то связано. Вы удивитесь, но всё в этом мире связано. Даже человеческая приязнь и работа авиационных двигателей. Надо лишь уметь видеть узелки. Но это дано не каждому.
— А вам дано?
— Увы, не дано. И это меня мучит. Я вас просто с подругой успокаивал, видя ваши несчастные лица. Но всё вышло именно так, как я сказал. Такое уже со мной бывало, но, правда, это никогда не имело отношения к избавлению от какой-то опасности. Тем не менее, я должен вам сказать, что, напророчив вам в самолете хороший конец, я и сам тут же преисполнился уверенности, что так всё и будет. Ну, если не считать недели в Иркутске: я это брякнул и забыл. Приятно было увидеть, что напророчил правильно.
