А может быть, я никакой не пророк, а просто так называемый аналитик, не нашедший применения своим способностям? Но откуда, из какого анализа родились эти цифры: меньше одного процента голосов у партии вице-спикера или число голосов избирателей Крыма, которых недосчиталась Тимошенко? Да никакой анализ и не смог бы позволить уверенно сделать эти выводы.
А какому анализу обязано мое детское предсказание о войне в Афганистане и пророчество дядьям, что они губят страну и гибнут сами?
Эти и другие предсказания, как бы невзначай сделанные мной, говорят, что я не лишен некого наития. Но что это — искра Божья или игры со мной в кошки-мышки лукавого? Мне нужен знак, который, как луч фонаря, осветил бы мой путь, но знака нет. Или я его не вижу. Я блуждаю впотьмах и не знаю, когда смогу выйти на свет.
— А в спиритических сеансах вы участвовали? — спросил священник, к которому пришел за советом Енисеев.
— Было дело, но к так называемым медиумам не отношусь. Когда я сам пытался повторить эти сеансы с друзьями, у меня ничего не получалось. Впрочем, всё это было очень давно — в отрочестве.
— Что ж, какие-то способности и впрямь у вас есть, — задумчиво промолвил священник. — Ведь, спрашивая про спиритические сеансы, я на самом деле именно медиумические способности и имел в виду. И вы сразу разгадали суть вопроса.
— Это всего лишь логика, не имеющая отношения к тому, что мучит меня, — уныло сказал Енисеев. — А то, что доводилось мне предсказывать, выходит за рамки логики.
— Скажу честно, кроме нескольких старцев, никогда не встречал людей, которых можно отнести, что называется, к пророкам. Экстрасенсов, астрологов, несостоявшихся спасителей Отечества доводилось встречать и даже исповедовать, а вот пророков никогда. Да и как бы это произошло? Это мы, грешные, должны исповедоваться пророкам, а не пророки нам. Сказано: «Бога человеком невозможно видети, на Него же не смеют чины Ангельстии взирати», а с библейскими пророками разговаривал Господь и даже являлся им в каком-нибудь образе. Что же я могу сказать вам о даре пророчества? Вы, как я понял, верующий человек?
— Я хотел бы верить.
— А что вам мешает?
— Ничего. В данном случае это местоимение. Моей вере нужна опора, а я барахтаюсь в этом Ничего, не зная, то ли я пророк, то ли страдаю манией величия.
— М-м-м… А какой образ жизни вы ведете?
— В смысле? — не понял Енисеев.
— Библейские пророки были праведниками. Вы праведник?
— Во всем, что не относится к моим попыткам пророчествовать, я обыкновенный обыватель.
— Но обыватели не становятся пророками.
— Я знаю. Я и пришел вас спросить: кто ими становится? Вы, как я понял, мне ответили: нужно быть праведником. Так?
— Полагаю, это необходимое условие.
— Однако, судя по вашим словам, вы даже среди праведных людей, если не считать старцев, пророков не встречали.
— Да.
— Стало быть, я должен поставить себе цель стать праведным человеком, а не пророком.
— Вам кажется это слишком большой жертвой? Ведите праведную жизнь и положитесь на Господа, и Он рано или поздно даст вам знать, пророк вы или нет. Со старцами, во всяком случае, так и происходит.
— Мне кажется, это было бы с моей стороны не очень нравственно.
— Отчего же?
— Ну, получается, что праведная жизнь, с моей стороны, есть лишь средство для достижения цели — стать пророком. А праведная жизнь, наверное, должна быть самоцелью. Что же это: я буду год за годом вести праведную жизнь и думать: когда же, наконец, я стану пророком?
— К чему вы клоните?
— К тому, что развить свой дар одной лишь праведной жизнью мне не удастся. Для этого, наверное, нужна какая-то сверхправедная жизнь. Но какая?
— Я не являюсь вашим духовным отцом и не могу вам советовать вести какую-то сверхправедную жизнь. Я не знаю, насколько вы к ней готовы.
— Я готов. Но не готов мучиться сознанием, что она не помогает мне развить свой дар. Как мне быть?
Священник задумчиво глядел на Енисеева.
— Знаете, что? — наконец, сказал он. — Давайте, чтобы хоть как-то решить этот вопрос, подключим ваши способности. Что я, по-вашему, сейчас вам скажу?
— Ну, это просто. Вы мне скажете примерно следующее: если вне Церкви нет спасения, то тем более никакого дара свыше вне Церкви развить невозможно. Но меня-то интересует, что мне дальше делать, уже завтра: искать ли тихого безмолвного жития или пытаться пророчествовать?
Батюшка был удивлен, но опытом, кажется, остался доволен.
— Да, вы необычный человек, — откашлявшись, признал он. — Я думаю, вам не пришло еще время спасаться. Пророчествуйте.
— Но кому, батюшка, кому? Я же с этого и начал, что некому!
— Не вы с этого начали. С этого начал испытывать Вас Господь, если Он действительно одарил вас способностью к пророчеству. Не ищите тех, кто захочет вас слушать. Идите к тем, кто вас слушать не хочет.
— Стало быть, тот путь, которым я сейчас иду впотьмах, правильный?
— Откуда вы знаете, что идете впотьмах? Может быть, вы идете с закрытыми глазами?
Ночь. Пустота. Фонари. Светофоры. Всё неподвижно — на земле и на небе. И только далеко вверху, как живая звезда, мерцал огоньками самолет. Где-то в ночи на одном из таких самолетов летела его жена. Она была стюардессой. Енисеев не знал, любила ли она его, не знал даже, верна ли она ему, но всегда в ее отсутствие, видя в ночном небе мигающую звездочку самолета, думал: «Это — Надя».
Однажды он летел в командировку в Иркутск. Тогда еще в самолетах курили, в специально отведенных местах. Обычно они располагались возле туалетов. После взлета Енисеев поглядывал в ту сторону, но курящих не видел. В то же время с другой стороны, из-за занавески, разделяющей салоны, слабо доносился запах табака. Он решил заглянуть туда. Там, в маленьком «предбанничке» возле кухни, курила в кресле у окошка молоденькая стюардесса. Енисеев обратил на нее внимание, когда она еще разносила воду. Светлоликая, тонкая, с ладной фигуркой, она очень точными, выверенными движениями подавала стакан. При этом рука у нее ни разу не дрогнула, и Енисеев тогда подумал, что нипочем бы не выучился такому искусству.
— А мне нельзя покурить возле вас? — спросил он.
— Курите, — легко согласилась она и улыбнулась.
Енисеев зажег сигарету и подумал, что хорошо еще что-нибудь спросить у такой красивой приветливой девушки, чтобы снова увидеть ее улыбку, но ничего такого не пришло ему в голову. Не скажешь же ей, что она очень изящно подает стаканы? Енисеев, высокий шатен с падающей на глаза спутанной челкой и резким профилем, в котором было что-то гофманское, нравился женщинам, но не умел непринужденно начинать с ними разговор. Чаще всего это делали сами женщины. Между тем стюардесса затушила сигарету, встала и так же легко, как разрешила ему курить, предложила:
— Присаживайтесь, если хотите.
— Нет, что вы, что вы, — прижав руку с сигаретой к сердцу, отказался смущенный Енисеев и так энергично помотал головой, словно она предложила ему пакетик героина.
Улыбнувшись желанной светлой улыбкой, девушка ушла в подсобку. Енисеев докурил и вернулся на свое место. Через некоторое время ему показалось, что в самолете что-то изменилось. Ровный шум двигателей стал тише. Прислушавшись, он понял, что гудение стихло только с левой стороны. Енисеев
